Трудная дорога к морю житейскому - Иван Александрович Мордвинкин

преддверии сумерек, одинокий мужик? И что копает он в лесу?

Чтобы понять происходящее, Артем выдал себя, на всякий случай прикидывая, как можно быстро сбросить рюкзак и выхватить из его зажимов топорик — мало ли какие люди и из какой стаи бродят по этому лесу:

— Привет! — сказал он громко.

Человек вздрогнул, обернулся на Артема и долго молча рассматривал его, глядя сверху вниз, будто дожидаясь медленной фокусировки взгляда или ума.

Наконец, сообразил.

— Привет, — взмахнул он рукой, в которой держал крошечные огородные грабельки.

Он хотел продолжить свое дело, каким бы оно ни было, но остановился, потому что внизу склона, метрах в пятнадцати от него стоял Артем. Стоял, смотрел и улыбался.

Интересно, но раньше такие неопределенные паузы смущали Артема. Теперь же он мог себе позволить что угодно. И он даже дерзнул влезть в чужие дела:

— Что-нибудь потеряли? Может помочь как-то?

Незнакомец не ответил и поглядел под ноги, будто не желая отрываться от работы. Но потом махнул рукой.

— Да я уже все, наверное, — ответил он разочарованно и глянул назад, в сторону трассы. — Все равно скоро уже стемнеет.

Артем ловко взобрался к нему, чтобы поздороваться поближе.

— А мы тут с моим приятелем в походе, — сказал он и протянул неизвестному руку. — К морю идем через горы.

Мужчина, а им оказался пожилой, лет шестидесяти, седоватый и худощавый старик, кивнул с пониманием и пожал поданную руку.

— Так может… — он подумал, очистил грабельки от земли и гнилой листвы и предложил. — Вас подбросить? До Молдовановки. Здесь трудно для ходьбы. Самое такое начинается. Хребет!

Артем обернулся на Чижика:

— Чижик! Поедем, или ты как?

Енот не ответил. Он нюхал воздух в сторону чужака, выглядывая из-за Артемовых ног.

Вскоре они уже усаживались в старенький «Баргузин».

Енот машине не удивился, влез за Артемом, уселся рядом, как пассажир и с умным видом уставился в лобовое, разглядывая темнеющее небо.

Старик тронулся, машина поехала.

— Я в Молдовановке живу, — рассказал он, чтобы не молчать. — А здесь у меня жена родила, в этом месте. Приезжаю сюда иногда. Знаете, как это называется… ностальгия иной раз берет.

Он глянул на Артема, потом на енота и улыбнулся.

Вскоре они уже подъехали к небольшому, ухоженному домику:

— Вы давно идете? От Горячего Ключа?

— Почти, — ответил Артем и припомнил овраг и крик ненависти. Как же давно это было!

— Если хотите… — замялся старик, видно желая сказать что-нибудь такое, что может человека испугать, но решился. — Можете у меня переночевать, передохнете. Вам далеко еще идти.

Через полчаса сытый Чижик уже спал на верхушке старенького шкафа на кухне, а Артем и старик, которого звали Леонидом Андреевичем, хлопотали над Артемовым скарбом — предстояло много чистки и стирки.

Наконец, угомонившись уже ближе к полуночи, они уселись за ферментированный чай собственного производства хозяина дома — особое, на взгляд Леонида Андреевича, времяпрепровождение.

— А это вот я на флоте служил, — подал он очередную фотографию из своего альбома и добавил с видом неожиданной сенсации: — У нас служил, в Новороссийске. Представляете?

— Да, повезло, — ответил Артем, глядя на фото незнакомого человека, к тому же давно исчезнувшего в прошлом.

Когда хронография альбома дошла до семьи, старик устало ссутулился и и новых снимков больше не показывал.

— Мой сын совсем меня забросил, — вздохнул он и взглянул на Артема, чтобы понять, интересны ли тому его старческие вздохи.

Артем слушал внимательно и заинтересованно. Видимо, приметив это, старик продолжил:

— Никогда не звонит и не приезжает. Я звоню ему иногда, но он говорит, что сейчас некогда, и что потом перезвонит. Но не перезванивает никогда, — он помолчал, отхлебнул чаю, снова оценил реакцию Артема, и, найдя ее достаточно заинтересованной, совсем уж погрузился в свои проблемы: — Когда-то я на трассе, в том месте, где мы с вами встретились, принял роды у одной женщины. Так оно получилось случайно. А потом… женился на ней, завязалось оно у нас в узел.

Он вздохнул, и чтобы собраться с мыслями снова отхлебнул чаю.

— Она, как говорится, была гулящая, — он причмокнул, развел руками и коротко взглянул на Артема исподлобья. — Промучались мы с ней три года и четыре месяца. И она ушла. Уехала в Сочи и не вернулась. А я остался один с ребенком. Я был матросом на небольшом судне в Новороссийске и все мечтал устроиться на «загранку». С детства мечтал покорять великие океаны.

Он усмехнулся и судорожно вздохнул. Видно, всерьез мечтал он о далеких морях.

— И тут как раз меня взяли в команду, но… Она ушла, и мне пришлось отказаться. Ребенка-то она оставила. И я устроился на лесопилку в лесничество. Потом продавцом в магазине запчастей работал, на заправке заправщиком. Когда сын вырос, я даже работал на стройке Олимпиады в Сочи, много тогда было тяжелой работы. Зато смог его выучить.

Он подал следующую фотографию. На ней была красивая, весело смеющаяся молодая женщина, а рядом с ней такой же молодой худощавый Леонид.

— Теперь он в Краснодаре. У него солидная фирма, что-то там по компьютерам. В общем…

Он опять отхлебнул чаю, сразу глотка три. Кружка задрожала в его руке, а на глаза навернулись слезы. Он опять отхлебнул, вздохнул и подлил из заварника еще.

— Как-то он привез свою невесту ко мне на знакомство. Хорошая девчонка такая, душевная. Он тогда еще мало зарабатывал, ну я и купил заранее кольцо. Очень дорогое. Он хотел сделать ей предложение.

Леонид Андреевич снова взглянул на Артема. Теперь как-то обиженно, даже пришибленно, как глядят слабые, те кто в самом низу, на обижающих их сильных из тех, что наверху.

— Я же откладывал заранее, понимаете? Что мне надо? Сухарь только. И дров себе сам всегда, и лампочки не жгу — все экономлю, откладываю. Да что я?

Он тягостно и долго вздохнул.

— Мы отправились в лес, на место его рождения. И когда пришло время, я должен был дать ему кольцо, чтобы он, значит… Но кольца не оказалось. Потерял я его там где-то. Сам не знаю, как…

Наконец старик не выдержал, дал волю чувствам, прослезился, а потом как-то неуклюже вытер слезы ладошками и продолжил дрожащим и сиплым голосом:

— Он расстроился, не поверил в пропажу. А потом, когда уезжал, все высказал мне с таким… Знаете… Отчаянием. Рассказал, что никогда не считал меня отцом, всегда помнил о том, что я не настоящий ему. Много всяких обид на меня выплеснул. И с тех пор меня будто отрезал от своей жизни.

Он опять утер слезы, выдохнул, вроде бы даже с облегчением и