Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

Послевоенная эволюция корпоративизма

Согласно общераспространенному мнению, влияние корпоративистских идей после войны пошло на спад, поскольку ослабла поддерживающая их сила. А эта сила уменьшилась, поскольку ушло социальное напряжение, вызванное межвоенными катастрофами — разрухой после Первой мировой, великой инфляцией и Великой депрессией. Также говорят, что демократия теперь настолько сильна, что народ получает защиту благодаря урне для голосования, тогда как раньше ему были нужны профсоюзы, лоббирование и сильное государство. Но между социал-демократией и корпоративистской экономикой нет никакого противоречия, и непонятно, почему они не могли сосуществовать. Некоторые серьезные экономисты в Европе 1960-1970-х годов утверждали, что в их странах не было понимания того вреда, которым оборачивалась неспособность сохранить относительную свободу предпринимательства,— это Герберт Гирш в Германии, Раймон Барр во Франции, а также Луиджи Эйнауди и Паоло Силос-Лабини в Италии. Но мало кто систематически занимался изучением корпоративизма во второй половине XX века.

Имелись ли свидетельства того, что в послевоенные десятилетия Германия и Италия отказались от своего корпоративизма и сформировали более современные институты, программы и культуры? Или же данные подтверждали сохранение, а может даже и обновление или усиление их корпоративизма? А что можно сказать о Британии и Франции? Или об Америке? Эти вопросы редко становились предметом исследования.

В Западной Европе в целом и в Германии в частности в первые послевоенные годы было проведено несколько экономических реформ в духе laissez-faire или неолиберализма, что стало радикальной переменой по сравнению с межвоенной корпоративистской политикой. Экономики европейского континента стали намного более открытыми для внешней торговли (сначала это была двухсторонняя торговля или бартер, а потом и многосторонняя торговля). Позже они открылись и для движения капитала, когда правительства лишились права удерживать частный капитал внутри национальных границ. А в конце концов они разрешили финансовым компаниям и фирмам конкурировать, невзирая на границы, в том числе и перемещать штаб-квартиры компаний в другие страны. (Большая часть соответствующей организационной работы была проведена в Европейской экономической комиссии, созданной, когда ФРГ, Франция, Италия и страны Бенилюкса основали Европейский союз.)

В Германии резкий поворот в политике начался с экономической реформы 1948 года, проходившей под руководством министра экономики Людвига Эрхарда. В соответствии с этой реформой, неолиберальные принципы, противоположные принципам корпоративистской модели, должны были быть воплощены в виде «социальной рыночной экономики» ФРГ, созданной в 1949 году. В своей книге 1957 года Wohlstand fur Alle («Благосостояние для всех»), вышедшей в английском переводе под заглавием Prosperity through Competition («Процветание через конкуренцию»), Эрхард связывает почти двукратное увеличение национального продукта Западной Германии в 1949-1956 годах с возрождением конкуренции в экономике и восстановлением уверенности в том, что инфляция не отнимет у кредиторов их прибыли. Эрхард считал, что страна выиграла, отвергнув как корпоративистское стремление обойтись без индивидуальных стимулов, так и социалистическое стремление больше думать о распределении богатства, чем о том его уровне, которого можно достичь благодаря производительности.

Анализ Эрхарда (осознанно или неосознанно) исходит из того, что, когда в 1949 году производство в Германии снова выросло до уровня, соответствующего последнему мирному году (1936), восстанавливать больше уже было нечего, поэтому последующее удвоение производства следует объяснять ростом конкуренции и большим, чем в годы Гитлера, доверием, то есть новыми инвестициями и обусловленным ими приростом производительности. Не станем заострять внимание на том очевидном упущении, что на самом деле некоторые капитальные строения, такие как железнодорожные линии и фабрики, все еще могли нуждаться в восстановлении, так что в последующие годы производство все равно бы выросло независимо от роста конкуренции. Из-за гораздо более важного упущения вся Европа впала в заблуждение, решив, что она встала на путь вечного «устойчивого роста», как он толковался у Ростоу. Никто не понимал, что производительность на европейском континенте могла расти так быстро главным образом потому, что компании могли без особых затрат увеличить и ее, и собственные прибыли, отбирая, приспосабливая под свои нужды и внедряя новые товары и методы производства, которые уже были разработаны и распространены в Америке, в меньшей степени в Британии, а также в ряде других стран за пределами Европы в 1920-1930-е годы, но которые так и не были освоены в Европе из-за общественных потрясений и стремления корпоративизма к закрытой экономике. Для столь блестящего «догоняющего» роста неолиберальной конкуренции и уверенности было недостаточно: он стал возможен благодаря тем доступным технологиям, которые уже были опробованы другими по ту сторону Атлантики119.

Вернулся ли корпоративизм после того, как все кирпичные стены и шпалы железнодорожных путей были восстановлены? Вернулся ли он после 1949 года? Если бы мы всерьез занялись здесь поиском статистики, позволяющей оценить степень возвращения корпоративизма, нам понадобился бы перечень показателей — по годам или по десятилетиям — силы корпоративизма, то есть, например, его влияния на политические и экономические программы. К этим показателям относятся различные виды государственного вмешательства в производство: объем регулирования (норм и правил), бюрократические «рогатки» (разрешения и т. д.), ограничения на вхождение в отрасли

и профессии, «промышленная политика» и налогообложение. (Попутно можно заметить, что социализм больше беспокоился о том, как именно делались вещи, а не о том, что это были за вещи.) В другом комплексе показателей отражается перераспределение или контроль доходов: субсидируемое социальное страхование, «координация» уровня заработной платы отраслями или профсоюзами, снижение цен на акции как свидетельство ущемления государством имущественных прав акционеров, преобладание компаний-зомби, которые невозможно ни продать, ни закрыть. Высокая занятость в государственном секторе — еще один показатель, поскольку вмешательство в частный сектор требует кадров, которые будут им заниматься. Имеются также количественные показатели силы ценностей — желаний и убеждений, связанных с корпоративистским мышлением или противостоящих ему. (Многие из этих показателей силы корпоративизма используются в следующих двух главах для проверки тезисов, выдвигаемых от имени корпоративизма.)