Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

Архитектура корпоративистской экономики изложена в его собственных публикациях[114]. Молекулами институциональной схемы стали так называемые корпорации (corporazioni). В промышленной классификации в итоге набралось 22 категории, например зерновые культуры, текстиль, сталь, гостиницы, искусства и кредит. Каждая из этих corporazioni в соответствии с законами о профсоюзах 1926 года («законами Рокко») должна была иметь одну ассоциацию работодателей (Associazione) и один профсоюз (Sindicato):

Классовая борьба в марксистском смысле между рабочими и господами, стоящими по разные стороны баррикад, замещается спорами по вопросам, касающимся различных категорий производителей. Споры <…> могут возникать между различными категориями рабочих или между различными категориями господ или даже между господами и рабочими, однако они рассматриваются в качестве одной из неизбежных форм человеческой неугомонности, по сути, человеческой жизни <…>

Corporazione была задумана как орган, в котором управляющие и рабочие могли бы общаться друг с другом и прийти к сотрудничеству. Corporazione приняла окончательную форму благодаря Февральскому закону 1934 года, став органом сотрудничества[115].

Это было существенным изменением по сравнению с довоенным социалистическим периодом. В начале 1910-х годов в Италии было немало профсоюзов, некоторые из них были юридически признаны социалистическим правительством лишь недавно. В 1910 году была основана обширная ассоциация работодателей — Конфедерация итальянской промышленности, которая должна была работать с профсоюзами, играя роль лоббистской организации. Однако после войны возник конфликт, связанный с воинственным настроем рабочего класса. Профсоюзы в 1919–1921 годах возглавили движение «фабричных советов», стремившееся к тому, чтобы управление компанией осуществлялось совместно капиталом и рабочими; конфедерация, переименованная в Confindustria, пыталась защитить позиции собственников. Фашистский режим впоследствии маргинализировал эти профсоюзы, создав свои собственные фашистские объединения. Историки датируют возникновение корпоративизма в Италии октябрем 1925 года, когда Confindustria и новые профсоюзы заключили пакт в палаццо Видони, признав друга друга единственными законными представителями труда и капитала[116].

Корпоративизм Муссолини не был, однако, восстановлением контроля частных собственников. Статьей 43 июльского Декрета 1926 года провозглашалось, что «corporazione — это не частное лицо, а орган государства». Статья 44 добавляла, что «корпоративные органы наделены полномочиями выступать посредниками в спорах, которые могут возникнуть между прикрепленными к ним организациями»[117]. «Хартия труда» (апрель 1927 года), закрепляя права на частную «собственность», в то же время утверждала право государства вмешиваться даже в процесс найма сотрудников компаниями. Так, итальянское правительство имело все возможности отвергать договоры между работодателями и работниками, пока не получало нужный ему договор, и даже могло диктовать компании кадровую политику. Муссолини заявил об этом праве на вмешательство в своей речи, произнесенной в январе 1934 года, заметив, что это право будет применяться только в тех случаях, когда решения патриотических собственников Италии и работников оказываются непродуманными или несогласованными:

Корпоративная экономика устанавливает порядок в экономике <…> Каким образом следует наводить этот порядок на практике? Посредством самодисциплины различных категорий, которым он важен. И только тогда, когда различные категории не способны прийти к соглашению или же достичь верного равновесия, государство может вмешаться, хотя у государства всегда сохраняется бесспорное право на такое вмешательство, поскольку оно представляет другой аспект этого явления, а именно потребление[118].

В этом пассаже Муссолини показывает, что он либо наивен, либо циничен. Итальянский корпоративизм с его corporazioni создавал или усугублял проблемы, которые затем, по его логике, должно было решать правительство. Теоретики корпоративизма, превращая капиталистические отрасли в «ассоциации» работодателей, которые были крупнее и обладали большей ценообразовательной способностью, чем капиталистические картели, и в «синдикаты», которые опять же были больше и в некоторых случаях сильнее традиционных профсоюзов, настолько усиливали монопольную власть многих структур и коалиций, что в конечном счете для ее ограничения требовались обширные и агрессивные действия государства. Однако мы бы поспешили, если бы из этого частичного анализа сделали вывод, что корпоративистские экономики обязательно должны были работать в целом хуже, чем современные экономики, или, по крайней мере, хуже, чем относительно хорошо функционирующие экономики из числа современных.

Эта трехчастная система постепенно вводилась в строй начиная с 1926 года, а полного своего развития достигла к 1935 году. Она представляла собой совершенно новое явление, и высказывания о ней — как одобрительные, так и завистливые — можно найти у Уинстона Черчилля, Джорджа Бернарда Шоу и Джона Мейнарда Кейнса. Вряд ли нужно добавлять, что во второй половине десятилетия Муссолини, завершив свои экономические проекты, перешел к осуществлению имперских планов в Эфиопии и на Адриатике, а затем навсегда опорочил свое правление, применив силу государства против гомосексуалистов, цыган и евреев. Однако в первой половине десятилетия создание в Италии работоспособной корпоративистской экономики произвело большое впечатление на многие страны во всем мире и, несомненно, сыграло определенную роль в том, что и они решили пойти по корпоративистскому пути.

Что касается Германии, то ее собственная корпоративистская философия зародилась задолго до полной реализации итальянского варианта. По сути, развитие корпоративизма здесь началось раньше, чем в Италии. Еще до того, как папа Лев XIII призвал к социальной ответственности, в Германии уже появились свои первые критики капитализма: Фердинанд Теннис, который в 1887 году сформулировал свой тезис о разрушении общин и гильдий, и Эмиль Дюркгейм, утверждавший, что капитализм провоцирует возникновение конфликтов без правил. В 1920-х годах в немецкой политике все сильнее стали звучать мотивы того же корпоративистского мышления, что и в Италии, — отвращение к индивидуализму, неприятие экономической политики laissez-faire и презрение к мелкой буржуазии. Однако некоторые составляющие этого мышления здесь были более выраженными, и в то же время социализм в Германии имел более крепкие корни, чем в Италии, поэтому развитие корпоративистской экономики в итальянском стиле было затруднено и заняло больше времени.