Технофеодализм - Янис Варуфакис

один биткойн торговался более чем за двадцать тысяч долларов, ранний освободительный флер криптовалюты испарился.

Используя похожие методы блокчейна, модель Кейт Мосс продала свою цифровую фотографию в виде биткойн-подобной строки символов более чем за семнадцать тысяч долларов. Джек Дорси, тогдашний глава Twitter, поднял ставки, продав код, сгенерированный из изображения первого в истории твита, за 2,9 миллиона долларов. На пике всего этого безумия Майк Винкельманн, художник, известный под псевдонимом Бипл (Beeple), умудрился продать на аукционе Christie’s в Нью-Йорке «уникальные токены» (non-fungible token, NFT) — строчки кода, сгенерированные на основе фотоколлажей его ранних работ, за ошеломляющие 69,3 миллиона долларов. Передразнивая этот NFT-хайп, кинорежиссер из Бруклина получил восемьдесят пять долларов за блокчейн-код, сгенерированный из аудиофайла, на котором записано, как он пускает газы, надеюсь, из-за потрясения всей этой криптоглупостью.

Но иначе и быть не могло. Предательство исходного освободительного потенциала было заложено в самой природе криптовалюты. Амбиции Накамото состояли в том, чтобы биткойн стал параллельной валютой. Чтобы добиться успеха, люди должны были захотеть использовать биткойн для покупки билетов на поезд, напитков и даже домов. Но чтобы искусственно создать дефицит, который, по его мнению, был необходим для придания биткойну ценности, Накамото встроил в код фиксированный верхний предел общего количества биткойнов — двадцать один миллион, если быть точным. Ограниченное предложение означало, что как только спрос на биткойн вырастет, вырастет и его обменный курс по отношению к доллару. В какой-то момент, когда долларовая стоимость биткойна поднимается выше определенного порога, имеет смысл не тратить свой биткойн, а для покупки билетов на поезд, напитков и домов использовать доллары, и за доллары же покупать биткойны в надежде, что их стоимость вырастет еще больше. Так что было лишь вопросом времени, когда наступит момент, в который криптовалюта, начавшая успешно исполнять роль денег, перестанет работать как валюта и превратится в финансовую пирамиду, а ее ранние последователи будут становиться всё богаче по мере того, как всё больше и больше людей будут покупать ее.

Помимо этой криптоаристократии, единственными истинными бенефициарами криптотехнологий оказались те самые институты, которые криптоевангелисты якобы стремились свергнуть: Уолл-стрит и Большая цифра. Например, JPMorgan и Microsoft недавно объединили усилия для запуска «консорциума блокчейна» на основе центров обработки данных Microsoft, чтобы укрепить свое совместное доминирование в сфере финансовых услуг. Аналогичные проекты блокчейна были анонсированы Goldman Sachs и Центральным банком Гонконга, Всемирным банком, а также самими Mastercard и Visa! [78] Вместо того чтобы постепенно привести нас к утопии, криптовалюта стала еще одним инструментом облачных финансов и двигателем накопления облачного капитала.

Блокчейн, без сомнения, увлекательный инструмент. Когда я впервые столкнулся с ним, я написал, что это блестящий ответ на вопрос, который мы еще не сформулировали. Но если вопрос в том, как исправить капитализм или свергнуть технофеодализм, то это не тот инструмент. Обе системы являются всеобъемлющими и эксплуататорскими и по своей природе обладают способностью кооптировать технические инновации в своих целях. При капитализме криптовалюта служит финансовому капиталу. При технофеодализме она еще и поощряет логику накопления облачного капитала и помогает в этом. Это не значит, что криптотехнологии в какой-то момент не окажутся полезными для прогрессистов. Если и когда нам удастся социализировать облачный капитал и демократизировать нашу экономику, технологии блокчейна пригодятся [79]. Но, прежде чем что-либо из этого станет хотя бы отдаленно возможным, нам нужно ответить на самый насущный вопрос: какова альтернатива технофеодализму? И если социал-демократия невозможна, а криптовалюта — ложное обещание, как нам строить эту альтернативу?

Представляя себе Другое Сейчас. Одной из причин, по которой мы, левые, барахтаемся в болоте вечного поражения, является наша неспособность ответить на ключевой вопрос, который мне довелось однажды получить в пабе от самопровозглашенного «кокни-тори», услышавшего, что в помещении находится социалист: «Если тебе не нравится то, что у нас есть, чем бы ты это заменил? Как бы это работало? Я весь внимание. Убеди меня!» Я даже не пытался. Не только из-за шума в переполненном пабе, из-за которого я едва мог слышать собственные мысли, но в первую очередь потому, что у меня не было убедительного ответа.

Моим утешением было то, что я оказался в отличной компании. Карл Маркс, который отнюдь не был человеком, лишенным воображения или уверенности в себе, отказался идти дальше туманных ссылок на предсказанные им социализм и коммунизм, которыми он хотел заменить Империю капитала. Почему? Сам Маркс придумал умное оправдание тому, почему он не предложил подробного плана построения социалистического общества: это выходит за рамки возможностей интеллектуала среднего класса, работающего в читальном зале Британской библиотеки или дискутирующего с товарищами в богато обставленных гостиных. Скорее, пролетариат, преследующий свои коллективные интересы, должен будет создавать социализм по мере продвижения вперед — по крайней мере так сказал Маркс. Сегодня мы знаем из советского и западноевропейского опыта социал-демократии, что он выдавал желаемое за действительное: социалистический план снизу так нигде и не реализовался. Но что могло служить моим оправданием? Пытаться составить план реалистичной утопии чертовски сложно, не говоря уже о риске. Тем не менее без убедительного ответа на этот вопрос перспектива привлечения людей к делу возвращения нам права на наш разум, наши тела и нашу окружающую среду будет оставаться безнадежным предприятием.

Через несколько недель после той встречи в пабе мне попалась рецензия на мою книгу о том, как работает капитализм, адресованную твоей внучке [80]. Эта рецензия была написана моим политическим оппонентом, на тот момент министром финансов Ирландии. Он удивил меня тем, что нашел несколько добрых слов в адрес книги, но, как и ожидалось, был язвителен по отношению к моим призывам к смене системы: «Призыв к созданию „подлинной демократии“ и коллективной собственности на технологии и средства производства, — писал он, — очень плохо сочетается с его преклонением перед духом предпринимательства и индивидуальной инициативы». Упс, подумал я, этот человек прав. Пришло время перестать откладывать ответ в долгий ящик и разработать проект убедительной альтернативной системы — той, которая сочетает коллективную собственность на средства производства, личную свободу, пространство для инновационного мышления и технологического прогресса и, да, подлинную демократию.

Задача была и ясной, и сложной: мне нужно было объяснить, как производство, распределение, инновации, землепользование, жилье, деньги, цены и множество других вещей будут работать в обществе, которое социализировало землю и капитал, включая его алгоритмическую, основанную на искусственном интеллекте облачную разновидность. Мне нужно было объяснить, как будет работать международная торговля и денежные потоки. Что будет означать демократия, и как она будет функционировать. Между нами говоря, мое состояние ума, когда я сел писать книгу, которая казалась мне обязанностью, граничащей с чистилищем, лучше всего описывает слово «паника».

Мне потребовался всего один или два дня, чтобы упереться в стену. Все мои идеи о том, как будут управляться компании или как будут выпускаться деньги, немедленно разбились о скалы моих же возражений. Прогресс казался невозможен. Затем меня постигло озарение. Что делает автор, если он не согласен со всем, что пишет? Моя идея заключалась в том, чтобы написать роман, населенный персонажами, каждый из которых представлял бы одну из точек зрения, боровшихся за влияние в моем сознании.

В конце концов, мне удалось свести всё к трем персонажам: Ева, бывший банкир с Уолл-стрит, будет следить за моим проектом с либеральной, технократической точки зрения (той, которую должен был оценить вышеупомянутый ирландский министр финансов). Айрис, антрополог на пенсии, привнесет в роман марксистско-феминистскую точку зрения, которая тебе понравится. А Коста, блестящий технолог, разочарованный своим опытом работы в Большой цифре, прольет свет на роль облачного капитала. Но еще одна проблема всё еще требовала решения.

Парень из того паба хотел узнать, как выглядела бы его жизнь в моей системе здесь и сейчас, со всеми имеющимися у нас