Сергей ГОРОДНИКОВ - ТРЕТЬЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИЛА

Поверхностное использование опыта протестантского рационализма и прагматизма в России стало очевидным во время промышленной революции в буржуазной Англии, которая благодаря сформировав­шемуся в предыдущее столетие классу буржуазии и, опираясь на её капитал, в период наполеоновских войн увеличила военное производство в 15-20 раз. Тем самым Англия за два десятилетия многократно превысила уровень промышленного производства России, что быстро ослабляло роль России в мировой политике. Попытки Александра I и небольшой группы молодых государственных деятелей преодолеть кризис режима феодальной власти, провести реформы в направлении буржуазно-капиталистической либерализации политической системы ни к чему не привели, но только обострили проблему чужеродности западноевропейского буржуазного рационализма в русской народной стихии, которая вынуждала укреплять феодально-бюрократические средства власти для противодействия ей.

На волне вызревавшего осознания, что империя исчерпала прогрессивный потенциал концепции бытия, заданной ей Петром Первым, с начала ХIХ века в России набрал силу духовный разлад в среде образованной прослойки правящей знати и дворянства, - разлад между по-европейски большими социально-политическими амбициями, знаниями о долженствующей быть их роли в общественной жизни, и той ролью, какую ей, этой прослойке образованных людей, предопределило феодально-бюрократическое государство. Примеры Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, то есть примеры “горя от ума” и “лишних людей”, как в жизни, так и в творческом её отображении в образах убедительных литературных героев, весьма характерны для понимания болезненной раздвоенности политического самосознания русских образованных людей, какая стала их отличительной чертой впоследствии. И Пушкин, и Грибоедов, и декабристы, и положительные герои романа “Война и мир”, будучи представителями аристократии, её верхов, частью феодальной элиты, оказывались в силу воспитания, воспитания на основе буржуазно-европейской интеллектуальной традиции конца ХVIII века с её духом буржуазного коммерческого либерализма и интеллектуального свободомыслия, - оказывались чуждыми правящему классу как таковому, опускались в своём положении до взбунтовавшихся слуг государства, до изгоев в своей среде.

Судьбы деятелей французской буржуазной революции, в том числе и судьба императора Наполеона, показывали, что только личностные, в том числе интеллектуальные способности помогали там возноситься ярким личностям на вершины социального успеха, славы и политической власти. А в России, с её мощным бюрократическим аппаратом самодержавного управления, одарённые личности даже и среди самой аристократии отторгались партиями власти, становились для них неприемлемыми, подозрительными. Все попытки отдельных представителей правящего класса подражать европейскому буржуазно-либеральному свободомыслию приводили к трагическому столкновению с не приемлющими этого феодальными по мировоззрению народной средой и административным аппаратом государства, которые так или иначе ломали всякую слишком яркую личность. Трагический образ князя А.Болконского из бессмертного романа “Война и мир” показывает, каким путём умная амбициозная личность, жаждавшая служить общественному благу во французском буржуазном его понимании, постепенно разъедалась, точно сталь ржавчиной, феодально-бюрократическими, народно-православными традициями мировосприятия, которые опускали молодой здоровый дух в болото разложения тлетворной старческой “мудростью”: всё суета сует. И самое ужасное то, что это одобрялось гениальным автором романа, выдавалось Л.Толстым как некая высшая мудрость человеческого существования, как некий главный смысл жизни.

С середины девятнадцатого столетия доступа к широкому образованию добились разночинцы. Именно на их плечи взваливалась ответственность за становление прослойки грамотных дельцов капиталистического способа хозяйствования после реформ 1861 года. Но в условиях феодальной России оказывалось, что просвещённая образованием масса разночинцев не только не вырвалась из сложившихся традиций, но и углубила их самобытный характер. Для отличия от западноевропейских буржуазных интеллектуалов потребовалось вводить русское самоназвание, и оно возникло как бы само собой и сразу же естественным образом было широко подхвачено и укоренилось. Интеллигенцией обозвал писатель Боборыкин русскую среду образованных как угодно, для чего угодно людей, в которых совмещались и нечто от западного городского рационального интеллектуализма, и многое от иррационального народно-земледельческого православия, и кое-что от циничного приспособленчества, своеобразного конформизма государственного чиновничества.

Разночинской интеллигенции органично свойственными оказывались предельная раздвоенность мировосприятия, ожесточённого борения буржуазного рационализма с народно феодальным и полуфеодальным, пропитанным православием традиционализмом и наоборот, ортодоксально православного традиционализма с буржуазным рационализмом. Диалектические борьба и единство этих антагонистических противоположностей как раз и стали причиной политической неорганизованности русской интеллигенции, её политических метаний от “западничества” к “славянофильству”, - и наоборот.

Нездоровая раздвоенность постепенно превращалась в неотъемлемую часть всей духовной традиции русской народной интеллигенции. С одной стороны, она сознавала, что порождена феодальным государством для обслуживания имперского величия страны и народного патриотизма её населения. А с другой стороны, она мучилась своим зависимым, унизительным в сравнении с буржуазным, - то есть характерным для интеллектуалов самых развитых стран Западной и Центральной Европы, - положением, стремилась восстать против царившего порядка вещей, который олицетворялся в самодержавной власти. Она приняла самое непосредственное участие в расшатывании этой власти, проявив при этом особое, чисто народное своё лицо именно во время реформ П.Столыпина, в массе своей отказываясь признать их неизбежность, то есть неизбежность жесточайшего утверждения прав частной собственности, без которых становление буржуазного интеллектуализма и капитализма было немыслимо. Она хотела буржуазного, конституционного либерализма, буржуазной революции, но не в силах была избавиться от традиций феодального, пропитанного православием духа народничества, не в силах была признать буржуазного рационализма de facto, согласиться с неизбежностью переходной эпохи революционного социал-дарвинизма, через которую уже прошли и проходили наиболее развитые державы и государства Запада.