Александр Агеев - Цепочка вечных ценностей

Главная проблема, стоящая перед Россией в «год обезьяны», – как наработать ресурсы благотворной человечности, укрепить иммунитет от вирусов оскотинивания? Ведь в мире биологического разнообразия человеку места нет, единственная пригодная для Homo sapiens вакансия в мире животных уже занята семейством человекообразных, в забавные игры которых легко впасть и… исчезнуть. Есть и другой человекоподобный сценарий, который очень скоро станет реальным – массовое производство клонов – в нем личностям места также нет. И есть еще необозримые по оттенкам, способам мимикрии пути впадения в животность: терроризм, ничем необузданное стяжательство, вариации бодибилдинга без «царя в голове», многоликие бои без правил, самонадеянные приобретения олигархов, зомбирование зрителя идиотскими ТВ-шоу на фоне замерзших городов, бойкая политреклама вперемежку с траурными кадрами и многое, многое другое – вплоть до невинных заигрываний в календарные тотемы, на целый год привязывающие повседневное общение к животным, а не человеческим сущностям, смыслам, святыням …

Оттого и столь жестока борьба, хитроумны приемы и высоки ставки: чем больше человекоподобной животности, тем меньше в мире жизней и личностей по образу и подобию Божьему. Таково наше нескончаемое Бородино:

Шесть раз мы уступали полеВрагу и брали у него…

Обезьянивание – синоним архаизации страны, примитивизации всех форм ее социального бытия. Не только в грубости быта, беспредельной жесткости нравов бизнеса, бесчестии в политике и лживости СМИ прорастают метастазы, затягивающие нацию в животность и умножающие поголовье оборотней и в погонах, и во фраках, и в фуфайках: «обезьяна на судне страшнее динамита». Цепное распространение животных нравов, в том числе оснащенных навыками и флером человекообразности, всегда сопровождает деградацию институтов, призванных удерживать человечность в социуме. Достойный ответ архаизации начинается не с выбора парламентариев и президента, критики правительств или ЖКХ.

 …Порой человек еще и не думает: «Как? Почему?»А чеговек уже удивлен, встревожен: «Чего это, а?»…А когда получается, что льдами затертЗемли горящий и разваливающийся ковчег,Человек к человеку бежит и задаетСамый чеговечный вопрос: «Ты – человек?

©Бой часов

Мы хорошо, казалось бы, знаем, что «всему свое время». Но осознание своевременности событий – с трудом дающийся навык. Еще с большим трудом осваивается способность действовать в свое время, а тем более работать «на завтра», отвечать ожиданиям будущего.

Мир стремительно меняется на наших глазах. Но меняется исключительно неравномерно: локализуя высшие достижения технологий, благосостояния и центры принятия решений в весьма немногих узловых точках, мировая динамика оставляет еще большие ареалы обнищания, застоя и бесправия. К ним относятся не только большая часть Африки и Ближний и Средний Восток. Пятнообразная сеть, в которой соседствуют человеческие сообщества, представляющие собой фундаментально разные образы жизни и мысли, опутывает всю планету.

Миф о всеобщем благоденствии все еще воспроизводится в теориях «общества мечты», предназначенных для ограниченного круга зон процветания. Нам бы их заботы о том, как от напряженной работы перейти к напряженному развлечению, от компании к племени, к приключениям на продажу, к рынку духовной близости и дружбы, душевного покоя вплоть до рынка «кто-я-такой». Но даже в России, не говоря уже о других зонах материального и духовного бедствия, можно видеть растущий спрос на мифологию образца вековой и более давности: капитализм, коммунизм, классовая борьба, материализм и прочая архаика. Не оказаться бы нам вообще вне времени, рискуя вскоре очутиться и вне пространства, – как стране, как нации…

Еще два года назад индекс нашего социального самочувствия достиг нынешнего уровня. Половина россиян как вкопанная застыла в ощущении стабильности нескольких параметров бытия: что-то позитивное растет и накапливается, что-то негативное происходит в легко «усваиваемых» масштабах. И эта половина предъявила запрос на оптимистический сценарий будущего. После десятилетия сногсшибательных реформ обрисовалась массовая жажда спокойствия, минимума «загогулин» в экономике и политике. На этом массовом капризе – ощущении стабильности страусом, прячущим голову в теплый и тихий песок под «пустые разглагольствования и похвальбы собой», – выстроены были предвыборные кампании «партии победителей». Цена этой дремотной «стабильности» – потеря миллиона граждан ежегодно и ускоряющееся приближение к нашему «концу истории». Мусор заметен под ковер. А вторая половина народа, не посещающая избирательные участки, все равно ведь промолчит.

Вместо того чтобы понять, кто мы, каков наш возраст как нации (инфантильная, зрелая или дряхлая), вместо понимания требований времени, в котором мы живем, вместо удара в колокола, вместо пробуждающего «аларма часов» мы услышали звуки ломаемых по неведению или по умыслу будильников и лицемерный шепот «одобрям-с».

Старые песни о главном. С фальшивыми нотами. На ржавых инструментах. Не стройно к цели, а разобщенно – на все четыре стороны. Не только Президент нам нужен. Нам нужен ревизор. Не щелкопер Хлестаков, а ревизор. Тот, о котором умолял не забывать Н.В. Гоголь, – это «наша проснувшаяся совесть».

И напоследок для справки. Н.В. Гоголь был выдвинут в сентябре 2003 года на соискание Нобелевской премии по экономике. Посмертно.

Эпицентр тяжести

В управленческой науке, как и повсюду, есть своя мода и свои законодатели мод. «Домом Версаче» управленческого мышления заслуженно признается Harvard Business Review (HBR).

В первых номерах 2004 года, независимо друг от друга, и HBR, и «Экономические стратегии» сфокусировались на одном и том же сюжете – управлении нематериальными активами. Такое совпадение интересов показательно. Прежде всего, тем, что это – свидетельство общности проблематики для стран и корпораций, находящихся, на первый взгляд, на разных ступенях социально-экономической эволюции. Ведь США многим представляются ушедшими в недосягаемый отрыв от остального мира, носителями передового социального проекта и обиталищем значительной массы граждан «золотого миллиарда», а Россия – страной, запутавшейся в зигзагах реформ, теряющей высокоиндустриальный образ, пораженной «голландской болезнью», со все еще не сложившейся идентичностью и колоссальной поляризацией общества. Столь разные состояния должны порождать и разные социальные ожидания, спектры тревог и надежд.