Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

Финансовый кризис возник из-за медленного роста, сопровождающей его безработицы и возникшего в этой связи бюджетного дефицита. После этого замедления правительства нескольких европейских стран не стали сдерживать дефицит, а позволили ему расти, пока европейские банки покупали государственные долговые обязательства с низкими процентными ставками, а они были рады их покупать, пока суверенный долг имел рейтинг ААА у кредитных агентств, не требующих от банков, держащих эти долговые обязательства, наличия значительного собственного капитала. Правительство США, само продолжая брать взаймы, побуждало других к тому же. Оно завлекло государственные предприятия на рынок жилищной ипотеки и заставило коммерческие банки снижать процентные ставки по субстандартным ипотекам. Оно также поощряло увеличение объема образовательных кредитов. Государственные предприятия, банки и другие кредиторы продолжали финансировать образовавшийся взрывной спрос на займы со стороны спекулянтов и новых покупателей, пока цены на дома росли, и при этом не сумели правильно оценить риски.

После кризиса 2008 года и разразившейся паники безработица выросла, достигнув в итоге пика, и очень медленно шла на спад. Начались споры о том, почему уровень безработицы, приблизившийся к 8 %, падает настолько слабо и хаотично, что рассчитывать на безработицу ниже 7 % не приходится, а потому он значительно превысит «старую норму» в 5,5 % в 1995–1996 годах и еще больше — более старую норму в 4,5 % в 1965 году. Стандартные экономические теории ставили своей целью объяснение низкой, за исключением коротких всплесков, занятости, избегая ссылок на стагнацию после 1970-х годов. Закоренелые кейнсианцы твердили, как попугаи, о «недостаточном совокупном спросе», так и не сумев соотнести этот «недостаток спроса» с отсутствием дефляции, которую их учебники представляли его наиболее очевидным признаком. Те, кто отстаивал экономику предложения, винили во всем «высокие» налоговые ставки, не замечая, что занятость так и не выросла после массированного сокращения налогов в 2001 и 2003 году при Джордже Буше — она начала расти только с началом жилищного бума. Однако странно говорить о низких тратах потребителей или высоких ставках налогов на заработную плату как о причинах спада занятости, когда действует так много других причин: технологии стали слабее стимулировать предложение; выход на пенсию ведет к сокращению предложения; домохозяйства захлебываются налоговыми и прочими льготами, настоящими и будущими, которые ведут к еще большему сокращению предложения; а неминуемый бюджетный кризис приведет к заоблачному росту процентных ставок. Несомненно, нынешний спад занятости можно почти полностью объяснить этим бременем, которое снизило уверенность бизнеса и стало причиной заниженных оценок целого ряда бизнес-активов, от станков и оборудования до покупателей и работников, хотя просачивающиеся в экономику инновации могут оказаться достаточно сильными, чтобы в какой-то степени снизить безработицу.

Убежденные кейнсианцы, зацикленные на поддержании высокого уровня расходов, как и закоренелые сторонники экономики предложения, зацикленные на поддержании низкой ставки налогов, легко будут соглашаться с высоким бюджетным дефицитом, а следовательно, и растущим государственным долгом (усугубляющим социальные выплаты), пока будет сохраняться стагнация производительности и заработной платы. В своих моделях они не беспокоятся о том, что уровень долга может оказаться настолько высоким, что экономика не сможет его «перерасти», поскольку, по их мнению, рост будет вечным: если он приостанавливается, то только затем, чтобы потом возобновиться с новой силой, ведь так происходит всегда. Они не могут понять, что стагнация вполне возможна. (Они на самом деле не понимают, что возможна и противоположность стагнации — процветание, порождаемое динамизмом.)

Стандартные теории ничего не говорят о том, какие политические меры могли бы решить проблему стагнации производительности и заработной платы и тем самым облегчить их влияние на занятость. Их модели были задуманы для того, чтобы показать, как краткосрочные налоговые вмешательства могут сгладить пики и провалы короткого цикла, сопровождающие восходящий тренд, — а не для того, чтобы бороться с неустойчивыми переменами в динамизме, которые вызывают стагнацию.

Таким образом, политические меры, принимавшиеся в Вашингтоне и в других столицах, просто лечили симптомы с помощью искусственно создаваемых рабочих мест или же предлагали паллиативное лечение в форме пособий и налоговых льгот. Как воскликнул Ховард Стрингер, глава Sony, в марте 2011 года в интервью Фариду Закарии: «Это, конечно, прекрасно, заботиться о пассажирах и команде, но кто-то же должен спасать корабль!» Ответные политические меры, которые принимались в Америке — во время двух президентских сроков Буша и первого срока Обамы — или в Европе, не содержали в себе ничего похожего на радикальные изменения, способные переломить тенденцию к замедлению инноваций, а значит и производительности, определяющую снижение заработной платы, сокращение рабочих мест и ощущение недостаточной вовлеченности в экономику. Политические круги не предприняли шагов, которые должны были, по их словам, восстановить дух «желаний и мечтаний», выступавший двигателем экономик Запада в их лучшие времена.

Если западные страны хотят снова вернуться к уровню занятости, вовлеченности в экономику и удовлетворенности трудом, наблюдавшемуся до стагнации, им нужно найти выход из нее. Решение, собственно, состоит в том, чтобы подстегнуть «инновации», как об этом говорили некоторые экономисты и другие специалисты. Но у этого слова есть целый ряд различных значений, и разговоры о том, каким образом страны могут увеличить объем инноваций (в правильном смысле слова) только-только начались. Поиски мер для ускорения инноваций потребуют от западных стран базового понимания причин их появления в современной истории.

Я полагаю, что представленная в этой книге позиция, новизна которой заключается в том, что на первый план в ней выдвигаются низовые инновации и связанные с ними общественные ценности, а также в том, что она подчеркивает преимущества трудовой жизни, обусловленной этими инновациями, может прояснить то, как мы очутились в нашем нынешнем положении. Что еще важнее, она может показать пути возвращения к поиску, риску и самовыражению, к ежедневным открытиям и инновациям, которые, собственно, и были величайшим достижением Запада.

В каком-то отношении эта книга — рассказ о современных экономиках, которые возникли в XIX веке и боролись за свою жизнь в XX столетии, то есть экономиках, обладающих низовым динамизмом, порождающим внутренние инновации. Впервые я задумал эту книгу как анализ того ядра современной системы, которое лежит в основе бурного потока инноваций, предполагая, что такой анализ поможет сохранить то, что еще работает. Однако в процессе ее написания я увидел, что система в значительной степени деградировала, поставив в опасное положение и себя, и «славную историю». Поэтому в итоге в этой книге пришлось рассказывать не только о возникновении современных экономик на Западе примерно два столетия тому назад, их материальном прогрессе, обеспечиваемой ими вовлеченности в экономику и человеческом процветании. В ней также пришлось рассказать об упадке современной экономики. В Америке этот упадок начался около сорока лет назад: устойчивое замедление роста, снижение вовлеченности в экономику — сначала среди рабочего класса, потом и среди работников со средним доходом, — и утрата удовлетворенности трудом — все это симптомы снижения динамизма и, следовательно, среднего темпа инноваций. В Европе исчезновение собственных инноваций произошло раньше и носило более глубокий характер, хотя и было замаскировано заимствованием инноваций из Америки. Поэтому сокращение инноваций в Америке в конечном счете привело к резкому замедлению европейских экономик, особенно в Италии и во Франции. В поисках причин этого явления в этой книге я обращаюсь одновременно и к институтам, которые способствуют или препятствуют динамизму, и к ценностям, которые его поощряют или, наоборот, отвращают от него.