Дмитрий Колодан - Мифы мегаполиса (тематическая антология)

— Дорогой, это тебя!

Я помотал головой, стряхивая остатки воспоминаний. Я по-прежнему лежал на диване, а передо мной стояла жена и протягивала трубку радиотелефона. Я поморщился и произнес:

— Скажи, что меня здесь нет.

Жена равнодушно пожала плечами и ушла в другую комнату. И тут меня осенило. Я почувствовал, как намокла моя рубашка, как по лбу потекли густые капельки пота. «Просто, неужели так просто!» — прошептал я. Я уже устал считать чужие, абсолютно пустые и никчемные жизни и вдруг самая обычная фраза натолкнула меня на ключ. Сразу же вспомнились слова Андрюхи: «Там ничего нет». И я все понял… Оставалось только ждать.

Последняя моя жизнь в Городе была не похожа на все остальные. Быть может, этому способствовало то, что я теперь наверняка знал, как из него выбраться, а быть может, мне хотелось и здесь оставить свой след. Я перестал воспринимать отражения как декорации и начал относиться к ним как к живым людям. Но при этом моя карьера ничуть не пострадала — я продолжал подниматься по служебной лестнице. Теперь я встречался не только с теми людьми, которые меня меньше всего раздражали. Нет, я был завсегдатаем всех вечеринок. И меня стали приглашать на семейные праздники даже мои подчиненные, что никогда не случалось в прошлых жизнях. Моя жена из серой безликой фигуры превратилась в прекрасную женщину. И мне иногда даже казалось, что я люблю ее. Но детей у меня не было. Вероятно, здесь существовали свои законы.

День своей смерти я знал заранее. Это приходило само собой еще со времен первой жизни в Городе. Но на этот раз мне было особенно тревожно, так как не до конца был уверен в своих догадках.

Похороны были необычными. Я впервые увидел как отражения плачут над моей могилой. А когда гроб стали опускаться и жена вырвалась из рук друзей и родственников и кинулась следом, мне стало по-настоящему страшно. Правда, едва посыпались первые горсти земли, я снова воспарил над Городом. В полете тоже было нечто странное. Я сначала не разобрался, в чем дело, но вскоре понял: Город мне нравился. И я испытывал некое сожаление, что должен буду покинуть это странное место, где мне все было знакомо. Хотя Город был огромен, с каждым моим воплощением он не менялся. Даже после мятежей и пожаров я просыпался снова в чистом и уютном Городе. Я успел пройтись по каждой его улице, заглянуть в каждую подворотню. Теперь я не чувствовал — я знал: Город отпускает меня.

Я снова стоял у границы Города. Что я только не говорил здесь. Сначала я просто просился домой, совсем как маленький ребенок. Кажется, я даже плакал. Затем я говорил, что люблю Город, но снова просыпался под звук будильника. Затем я стал перебирать в уме страхи своей прошлой жизни, но ничего не помогало. Ведь все это время самый главный страх был всегда со мной, но я упорно не хотел этого признавать. Я чувствовал, что у меня в запасе очень мало времени, и начал говорить:

— Здесь никого нет! — Или мне почудилось или действительно грань между Городом и моим миром задрожала, словно стекло. Я продолжил: — Здесь только отражения Города и больше никого, живой человек здесь только я. — Это было так просто, но почему же раньше я не догадался об этом сказать?

«Кто такие отражения Города?» — отчетливо прозвучало в моей голове.

— Это воплощения моих страхов. Это я сам, только с разными лицами. Себя нельзя бояться, равно как любить или ненавидеть. Рядом с собою можно только жить.

«Хорошо. — В голосе звучала усмешка или мне показалось. — Расскажи о страхе, от которого излечился, и можешь идти».

— Я боялся прожить жизнь напрасно. Это был мой самый главный страх. Я боялся прожить так, что потом самому будет тошно смотреть на собственные похороны. Когда я из своего Харькова впервые приехал в Москву и спустился в метро, то ужаснулся. Тысячи людей двигались на эскалаторе вверх и вниз. У каждого своя судьба, и никто о них не вспомнит.

— И ты перестал бояться, пожив в Городе? — Да.

— Почему?

— Я понял, что равнодушие живет только в нас самих, и мы его главный источник. Ничего не бывает напрасно. Ни жизнь клерка, ни простого бродяги. А Город — он не страшный, особенно когда смотреть на него с высоты птичьего полета.

— Ты излечен.

— Что дальше?

— Ты можешь задать три вопроса, потом ты уйдешь. — Это эксперимент?

— Да, ты сам согласился поставить над собой эксперимент.

— Кто вы?

— Нас давно уже нет. Мы живем теми, кто приходит в Город.

— Что вы возьмете взамен моего страха, страха перед городом, жизнью и самим собой.

— Ничего. Только цвет твоих волос.

Голова закружилась. Я снова увидел ожерелье из лун, висящих в небе. А потом оказался в заброшенном городе. Только теперь он не был похож на тот, что я видел в самом начале.

Разрушенные бетонные дома перемежались вновь отстроенными. Все это заливал багровый свет.

Я поспешил к костру, которые горел для меня множество прожитых жизней.

— О, Леха пришел? — воскликнул Виталик.

— Где ты так долго шлялся-то? — хихикнул Андрей.

Я вышел к костру, и в ярком свете огня они смогли разглядеть меня. Виталик попятился назад. Андрюха уронил гитару и прошептал:

— Ты же весь седой.

— Я знаю, — ответил я и рассмеялся.

Николаев Андрей

ИНТОКСИКАЦИЯ

Все! Осталась последняя надежда. Если опять облом — намылю веревку и… Взломают дверь и ужаснутся. Молодой, симпатичный, жить да жить, а он в петле. Голова набок, лицо синее, язык наружу… нет, так не пойдет. Некрасиво. Пожалуй, открою газ и голову в духовку! И найдут с малиновой мордой, обделавшегося, как младенец у нерадивой мамаши… Нет, тоже нехорошо. Может, с балкона порхнуть? Ласточкой! Мозги на асфальте, мужественное волевое лицо всмятку…

Черт, о чем я думаю?

— Алло, Елену будьте любезны.

— Здравствуй, Сережа.

— О, не узнал, богатой будешь.

Вправду не узнал, голос у нее какой-то напряженный, изломанный.

— Как дела, Лен?

— Так себе. Ты что-то хотел, а то я звонка жду.

Молодец, Ленка! Как всегда берет быка за рога.

— Лен, такое дело. Одолжи сотню на неделю, а?

— Ладно.

Я ушам не поверил. Вот оно — спасение.

— Серьезно, Лен, через неделю отдам.

— Сказала же, ладно. Когда зайдешь?

— Через полчаса.

— Давай, жду.

Иду в ванную. Бриться, конечно, не буду. Такой колотун, что зарезаться можно. Чищу зубы. От усилий покрываюсь испариной. Господи, плохо-то как. Напоследок — взгляд в зеркало. Лучше бы не смотрел.

Ползу к троллейбусной остановке. Май, утро, свежий ветерок. Подкатила «трешка», забиваюсь в угол на задней площадке, стараясь не глядеть в салон. Хорошо, что народу много — контролер не протиснется. Рядом девица вся из себя в черных очках с мобильником на шее. Покрутила носом, покосилась и, брезгливо фыркнув, демонстративно отвернулась. Попей две недели, дочка, я посмотрю, чем ты будешь благоухать. Троллейбус проезжает эстакаду над Савеловским вокзалом, тормозит возле остановки. Следующая — моя. Проезжаем магазин «Сухари». Всегда умилялся: магазин «Сухари», а через четыре дома Бутырская тюрьма.