Лорел Гамильтон - Сны инкуба

Метки между мною и Жан-Клодом были открыты полностью, когда Примо на меня напал. Когда он стал пить мою кровь, он не просто узнал её вкус. Кровь от крови моей — больше, чем красивая фраза. Это на самом деле. И я поняла, что при открытых метках принести обет на крови одному из нас — значит принести его двоим. Я могу повелевать мёртвыми, а Жан-Клод обладает властью над любым вампиром, что принёс ему обет на крови, или любым, которого он создал. Примо был сокрушён двойным ударом, поскольку в тот момент моя кровь была кровью Жан-Клода, а его кровь — моей. Мелькнула мысль, что это может значить для не желающего участвовать Ричарда, но эта мысль тут же пропала. Хватает своих проблем, чтобы ещё в проблемах Ричарда копаться.

Я глядела на великана сверху вниз и знала, что Жан-Клод теперь в нем до конца уверен. Уверен, что клятва Примо нам обоим его удержит. Дело было не в чтении мыслей — я просто знала, что Жан-Клод более насчёт Примо не волнуется. Он в нем уверен. А я вот не была уверена.

Я повернулась к Жан-Клоду, попытаться убедить его, что Примо ещё может быть очень и очень опасен, но уже то, что я повернулась, говорило, что и я в нем уверена. А это не так. Он — воплощение гнева в огромном мускулистом теле. И это опасно. И всегда будет опасно.

Наверное, я бы повернулась обратно к Примо, но вдруг оказалось, что я гляжу на Жан-Клода, и мир исчез. Остался только Жан-Клод, в бархатном камзоле с серебряными пуговицами, с высоким стоячим воротником, обрамлявшим выпуклость шейного платка. Серебряная булавка с сапфиром скрепляла белоснежный платок у горла. Камзол облегал широкие плечи, подчёркивал узость талии, и взгляд переходил на чёрные кожаные штаны, которые выглядели так, будто не он натянул их, а их вокруг него сплели. Сапоги до колена, такого же тёмного бархата, что и камзол. Я стояла, зачарованная, и я это знала, и не могла не смотреть, но лицо я оставила напоследок, потому что знала: стоит мне на него взглянуть, и остатки самообладания покинут меня, я пропаду на самом деле.

Изящная рука протянулась к моему склонённому лицу — кисть, окружённая разливом белого кружева. Он слегка тронул меня за подбородок, едва-едва, и стал приподнимать его. Очень нежное прикосновение — я могла воспротивиться, помешать ему, но я этого не сделала. Почти вся сила воли ушла на то, чтобы не взглянуть ему в лицо сразу.

Чёрные локоны сливались с бархатом, и трудно было различить, где кончается ткань, и где начинаются волосы. Огромные прекрасные глаза, темнее, чем сапфир на горле. Глаза такие тёмные, какими только могут быть синие глаза, не содержащие ни мазочка чёрного. Бледное совершенство лица — как почти законченная картина маслом. Жан-Клод был бледен, и пальцы возле моего лица — ледяные. Как будто скульптура, ожидающая, чтобы кто-то в неё вдохнул жизнь, и только тёмный блеск глаз выдавал его. Вся жизнь мира уже была в этих глазах.

И голос его был низок и тих, как скользящий по коже мех.

— Ma petite, впусти меня. Впусти. Не оставляй на холоде.

Я открыла рот сказать «конечно» и закрыла его. Когда-то, когда мы были связаны куда меньше, чем сейчас, он брал у меня энергию, не отворяя кровь. Это было, когда в город завалились страшные чужие вампиры, и мы не могли перед ними показать слабость. А если бы они выяснили, что слуга Мастера Города не позволяет ему брать у себя кровь, они бы сочли это очень большой слабостью.

Ему нужно было подпитаться, отчаянно нужно было.

— А в чем дело? — Я обрела голос, хриплый, совсем не такой бархатный, как у него. — Отчего ты столько потерял энергии?

— Я сделал все, что можно было сделать издали, чтобы облегчить тебе жизнь.

Я подняла руку, дотронулась до его щеки:

— Ты себя опустошил ради меня.

— Ради твоего душевного спокойствия, — прошептал он, и его голос прокатился у меня по позвоночнику капелькой воды, щекочущей все ниже и ниже.

— Тебе нужно есть, — сказала я.

Он слегка кивнул; мои пальцы ощутили движение прохладной кожи. А у меня в голове он шепнул:

— Если я должен держать Примо под контролем, то да.

— Ты не о крови, — сказала я.

— Не о крови, — подтвердил он и другой рукой коснулся моей заклеенной щеки. — Ты ранена?

— Не сильно, — ответила я уже почти своим голосом. Я поняла, что он отодвинулся, давая мне подумать. Не то чтобы он должен был это сделать, но он хорошо меня знал. Если бы он сейчас не дал мне думать, я бы разозлилась. Потом.

— Ты не про то, что мы делали, когда в городе были члены совета? Ты чего-то другого просишь.

Голос у меня в голове:

— Что-то случилось из-за твоей связи с Натэниелом и Дамианом. Во всем стало больше силы, но и нужно её тоже больше. Я слишком долго себе отказывал, ma petite.

Его ладони скользнули вдоль линии моего подбородка, взяли моё лицо лодочкой, и пальцы ушли в теплоту волос. Я услышала его мысль, что он греет руки в моих волосах. Так ему было пусто, холодно, голодно. Никогда я его таким не видела. Никогда.

Это был не его голод. Я повернулась посмотреть на Натэниела, который отошёл прислониться к стене. Он был не настолько близко, чтобы так излучать голод. И посмотрел на меня чистым взглядом лавандовых глаз. В голове я его не ощущала, были только Жан-Клод и я, но даже при этом голод его ощущался как голод Натэниела или Дамиана по прикосновению.

Поглядев в эти невероятно тёмные синие глаза, я шепнула:

— Тебе достался их голод.

А он сказал вслух:

— Боюсь, что да.

— Что можно сделать? — спросила я.

— Впусти меня, ma petite, впусти за свои прекрасные щиты.

Голос его прошелестел по коже, будто атласом по голому телу.

Я поёжилась, и только холодное прикосновение его рук помогло мне справиться с подкосившимися коленями. Глядя в эти глаза, в это лицо, я шепнула:

— Да.

Его лицо заполнило мои глаза, и губы его коснулись моих. Я ждала, что он схватит меня в объятия и поцелует со всем неистовством своего голода, но этого не случилось. Он лишь касался меня ртом, и едва-едва. Я сама прижалась к нему, подняла руку его коснуться, но он положил руку мне на плечо, удерживая. Через секунду я поняла, почему он так поступил: потому что вся душа моя выплеснулась в губы, вся моя суть превратилась во вкус на губах. Сила, магия, моё сердце и душа — все было в этом лёгком касании губ. Я раньше думала, что мы утоляли ardeur друг другом, но ошибалась. Он едва-едва пил с моих губ, осторожно, и хотел куда большего. Я ощущала это, чувствовала его голод. Но он сдерживал меня руками, лежавшими на моих плечах, хоть я и стремилась сократить расстояние. И я знала его знанием, что голая кожа — это голая кожа, и полное прикосновение может меня просто осушить.

Такого осторожного поцелуя я в жизни своей не знала, и такого неутолённого желания поцелуя — тоже. Я слегка постанывала, потому что хотела куда большего. Намного большего.