Райдо Витич - Матрица времени

Останки книжек с болезнями бабушка выкинула потом в мусорное ведро и отправила к потолку еще одно облачко-молитву — благодарственную.

Не за что, бабуля, — великодушно объявила я мысленно, и успокоено вздохнув, обняла своего друга, единственного избежавшего всей этой нездоровой кутерьмы — медвежонка в вельветовых штанишках, с именем банальным, но как нельзя лучше других подходящим ему — Мишутка. Мне стало покойно, мне стало хорошо, как когда-то давно, там, откуда я пришла. И показалось — так будет всегда, казалось уже туманное «там» равно мятежному «здесь».

— Спи, солнышко мое, — поцеловала меня в лобик бабушка. — Завтра тебе исполнится годик.

Что-то засмеялось внутри меня — «годик»! Ну, вот и начался отсчет жизни в годах. А впрочем, чего я ожидала? Чтобы жизнь исчислялась делами? Это и произойдет в итоге с каждым, но не каждый поймет. Однако до финиша так далеко, что я успею рассказать об этом, и много, очень много что еще успею.

Все изменилось в один миг: мне приснился сон и словно встряхнул меня. Я увидела себя большой, как мама, потом старой как бабушка. Кадры жизни мелькнули и ушли вместе со сном. Я проснулась, зажав в кулачки край одеяла, и с ужасом смотрела в потолок: мне уже умирать? Неужели все кончилось? Так быстро?!!…

Подождите, я же так ничего и не успела!!…

Но взгляд упал на мои маленькие пальчики, Мишутку, лежащего рядом со мной и тут же пришло облегчение от осознания — я еще совсем маленькая, очень, очень, и все еще только началось…

Семьдесят лет спустя

Я умирала. Точно знала — ухожу. Мой старый, старый друг домовой, с которым мы не виделись семь десятилетий, развлекал мою внучку и грустно поглядывал на меня:

`Это не страшно'.

`Не страшно'.

`Мне будет не хватать тебя. Твоим детям будет не хватать тебя'.

`Ты присмотришь за ними'.

`Как всегда'.

`Как было до меня и будет после'.

`Да, так было и так будет. Будь спокойна. Приходи, если что'.

`Нет. Это будет слишком больно'.

Домовой вздохнул: `Ты вся в Зину. Она тоже не хотела вас тревожить и все же'…

`Незримо присутствовала'.

`Ты чувствовала'?

`Иногда. Последнее время все чаще'.

`Пришло время вам встретиться и уже не одной оберегать род', - грустно улыбнулся домовой. Он хотел бы удариться в воспоминания, о тех днях, когда он, я и Маас были счастливы, а с нами моя бабушка и мама, еще живые, еще живущие. Но промолчал, угадав мою боль, слезами прощания сдавившую грудь, горло: `как жаль, как безумно жаль, что все так быстро кончилось. Ведь вот же только мы с тобой играли, пытались предупредить, что не надо переезжать. Мама… Бабушка'…

`Они живут. Живы'! — только и вздохнул.

`Как быстро, как же удивительно быстро прошла жизнь', - думала я глядя на него и на свое продолжение — маленькую Настеньку, дочь моей дочери. Она пришла в мир, а мне уходить. Пора — у меня есть замена.

Одна единственная, скупая старческая слеза скатилась по лицу. Больше слез не было, они все были растрачены за казавшуюся тогда длинную дорогу жизни. И такую короткую на деле.

— Настенька… — прошептали непослушные губы, напоминая давно забытое чувство вот точно такого же онемения, непослушного тела. Тогда я училась улыбаться и губы совсем не слушались меня. Неужели это было семьдесят лет назад? Всего лишь…

Тогда я только знакомилась со своим телом, готовя его к битвам имени жизнь, как это делает сейчас моя внучка. Она не одна, как я не была одна — мне помогали тогда, помогают сейчас — вон уже тот светящийся человечек, что охранял меня давным-давно, придя на смену домовому. Теперь они вместе провожают меня, и останутся, чтобы помогать Настеньке. Она знакомиться с этим миром… а я прощаюсь. Он только делает первый шаг, я уже сделала последний.

Тело уже не мое, душа рвется из него домой последними хриплыми выдохами, такими же больными, как первые вдохи.

`Ба-ап, тебе страшно'? — в глазах моей внучки живет наивное любопытство и прячет мудрость стариков, опыт прошлых жизней. Все повторяется, все повторится, но уже не во мне — в ней. Домовой нянчит ее, моя дочь лелеет, зять бережет, жизнь учит. И все же те шишки, что набила я, набьет и она, и пройдет ту же дорогу, что прошла моя бабушка, моя мать, я. Увы, опыт не передать по наследству.

`Мне грустно'.

Да, именно грустно. Что я успела? Училась или боролась? Жила или воевала? Зачем? Стоило ли?

Война длинною в жизнь — как странно осознавать это на финише, в последний час, последний миг. Праведной ли она была, правильной?…

Ни той, ни другой. И все же, я сделала очень много, хоть и, кажется — ничего — я выиграла, отыграла у судьбы тех, кто придет после меня.

Я пришла, чтоб исправить одну ошибку и очистить путь будущих поколений, одной семьи — и исправила, очистила. Об этом они не узнают, не догадаются, потому что не смогут сложить цепь событий давно минувшего прошлого. Их бабушка всего лишь память, слово пустое и ничего для них не значащее, потому что лично мы уже не познакомимся. Но если кто-то из моих потомков вспомнит меня как жившую, настоящую, живущую в них — мне того будет довольно.

Одна жизнь, один невзрачный неприметный в толпе человечек не менее важен в этом мире, чем самый видный государственный деятель или ученый муж. Пусть он невидим, пусть не заметен, пусть не движет прогресс и не изобретает колесо, но если его теплом согрет род — того довольно. Быть может кто-то, через несколько поколений после меня поймет, как мало нужно сделать, чтоб многие были счастливы, и как трудно то порой дается, и по достоинству оценит труд маленького человечка. Разве это не станет достойной эпитафией на могилку усопшего предка?

Я совершила последний рывок, последний подвиг, выдохнув в последний раз:

— Помни об этом, дитя мое…

19 -20 августа 2007