Наталия Кочелаева - Когда глаза привыкнут к темноте

Ознакомительный фрагмент

В самые ответственные моменты жизни у меня немеют губы и речь становится невнятной. Странная нервная реакция, досадная и неловкая. У меня получилось что-то вроде «уа-ии?».

– О, вы иностранка! – покивал незнакомец. – Моя первая жена была француженка. Ее звали Эстелла. Правда красиво? Я знаю много иностранных слов, например… Обезвелволпал!

«Ну вот, нарвалась на сумасшедшего, – сообразила я. – Должно быть, буйный. Интересно, есть тут поблизости милиционер?»

– Ну вот, вы уже высматриваете стража порядка, – усмехнулся безумец. – Успокойтесь. Я не сумасшедший. Я Арсений Дандан, слышали о таком? А вы работаете в издательстве, я вас там видел. Нам по пути, так что пиджак можете пока не возвращать. Идемте уже, а то опоздаете на службу, и вас поставят к стенке. Пиф-паф.

Я, вконец испуганная, уцепила его под руку, и мы пошли к издательству церемонно, как к алтарю.

– У вас на щеке роза, – сказал, наклонясь ко мне, мой странный спутник. – Это метафизический знак, данный мне стихиями. Я понял их намек.

Я не нашлась что ответить, и отрезок пути мы прошли молча. В холле Дандан, не глядя на меня, отвлекшись, очевидно, на другие какие-то мысли, сухо сказал:

– Пиджачок позволите? – и исчез, как испарился. День пролетел очень быстро. Кажется, я пропустила кучу глупостей в рукописи, пришедшей мне на редактирование, и что хуже – сама наделала еще больше глупостей. Сделала комплимент особо бездарному, скучному автору, отчего он расцвел и пригласил меня в ресторан; старшую машинистку в глаза назвала Суматохой Моисеевной; зачем-то пошла курить с Зоечкой. Курила я первый раз в жизни, сначала зажгла папироску не с того конца, у нее оказался отвратительный едкий вкус, потом у меня закружилась голова… Сколько мучений – только для того, чтобы поторчать на лестнице подольше, в надежде увидеть его еще раз…

Я знала, что напрасно торчу на сквозняке с чадящей папиросой, знала, что увижу, непременно увижу Арсения снова – может быть, даже сегодня. Я знала, что понравилась ему и что он понравился мне. Я знала, что он может меня погубить… Потому что со мной был мой чудесный дар, потому что я знала и другое – кто такой этот Арсений Дандан.

Он был редактором детского журнала «Капризуля» и самым большим чудаком на свете. Он менял псевдонимы и маски, выдумывал свою биографию, неутомимо мистифицировал друзей и знакомых; играл на валторне и фисгармонии, пел, чудесно бил чечетку, рисовал, артистически читал свои и чужие стихи, непревзойденно играл на бильярде. Он ходил на руках по перилам балкона на последнем этаже Дома книги и по Невскому – в наряде фантасмагорического бродяги. Он писал стихи и прозу, изобретал игры, философские концепции и комедийные репризы для цирка. Изображал муху в раздумье и собственного несуществующего брата, приват-доцента Петербургского университета, сноба и брюзгу. Он читал стихи с эстрады, напялив на голову колпак для чайника, вставив в глазницу монокль в виде огромного выпученного глаза… В его квартире, исписанной с пола до потолка стихами и афоризмами, проходили самые известные литературно-музыкальные вечера.

Дандан был изыскан, непосредственен и свеж, как артишок на деревенском огороде. Он любил хорошую одежду, душистый табак, красивых женщин. А над ним сгущались тучи, в критике его именовали «реакционным жонглером». Но его книги каким-то чудом продолжали издаваться. Его уже раз арестовывали – и всю редакцию его журнала, за компанию! Но донос признали ложным, и всех выпустили. Это тоже было чудо. Рассказывали, что его жена, пока он был арестован, успела разойтись с ним, выйти замуж и уехать с новым мужем в другой город. Он очень смеялся, узнав об этом…

Арсению Дандану суждено было полюбить меня, мне – полюбить и погубить его, чтобы не погибнуть самой.

В пять часов пополудни, когда я аккуратной стопочкой сложила рукописи, прибрала свой стол и, вздохнув, уставилась в окно, соображая, как бы мне поскорее добраться до дома, в дверь тихонько постучали. Меня это насторожило, церемонии не были приняты в издательстве, если дверь не заперта, входили без стука. И потом, этот дробный, но уверенный цокоток, эта загадочная физиономия двери – знаю, мол, да не скажу…

– Оите! – крикнула я ватными губами.

Конечно, это был он, Дандан. Моя судьба пожаловала за мной. В темно-синем своем костюме, перекинув через локоть, судьба несла нежно-голубой плащ.

– Я за вами. Не думали же вы, что я оставлю ваш юный организм на жестокое замерзание? Пожалуйте одеваться. Вот плащ.

Вздрагивая, как от холода, я надела плащ, подошедший мне по размеру, оказавшийся по виду и на ощупь очень дорогой вещью.

– Откуда? – прошептала я, затягивая поясок.

– Из самого Парижа, – важно кивнул Дандан. – Протелефонировал утром нашему дипломату, сказал ваш номер, просил подобрать стоящую вещь. Вот только что сбросили с аэроплана. Представьте, плащик чуть было не свалился в Неву! Быть бы тогда международному скандалу.

– Неужели? – бормотала я, краснея, как гимназистка.

– Да вот вам масонский знак! – И Арсений покрутил рукой у виска.

В тот вечер он привез меня к себе. Народная молва врала – не красовались на стенах афоризмы и стихи, но обставлена квартира была и в самом деле причудливо. Разнокалиберная мебель, собранная с бору по сосенке, – дубовый стол красного дерева соседствовал с деревянным канцелярским диванчиком, над мещанской семейкой слонов, неизвестно как приблудившихся к дому поэта, висели на стене серебряные часы луковичкой, а под ними пришпилена была к обоям рукописная табличка: «Эти часы имеют особое сверхлогическое значение». Но какое именно – этого Арсений объяснить не смог. Мы выпили чаю с какими-то фигурными пряниками, каких отродясь не водилось в Петербурге.

– А я нашел, – хвастался Дандан. – В одном киоске, у меня продавщица знакомая есть. Вот петух, вот котейко, вот барыня, медведя оседлала, на блядки поехала. А вот и кавалер в шляпе, при сапогах, бруки-галифе пузырем, усы врастопырку…

Я смеялась как никогда в жизни; конфузилась его непристойных словечек и пугалась прозрачных намеков…

В тот вечер я стала его женой.

– Это всегда так – хочешь девку соблазнить, корми ее медовыми пряниками, мятными жамками. В другой раз еще подсолнушков жареных принесу, будешь лузгать в минуты страсти упоенной…

Его легкие, точные прикосновения, небрежные ласки и экстравагантные комплименты доводили меня до нежной горячки. С ним я узнала любовь, узнала страсть, узнала – что может сделать мужчина для женщины, в какую бездну уронить ее, на какие вершины вознести. О безднах я уже знала кое-что, но ослепительно сияющую вершину увидела впервые…