Готика белого отребья III - Эдвард Ли

Выводы Писателя медленно вращались вокруг того, что она говорила, и теперь, казалось, вывод был настолько прост, что он был удивлен, что это не пришло ему в голову сразу...

- Но я унаследовала некоторые другие его гены...

Конечно, к тому времени Писатель уже все понял, как и вы.

Чарити поднялась с дивана и повернулась, чтобы принять правильную сидячую позу.

- Помни, - повторила она. - Ты сам спросил. - Затем она полностью раскрыла полотенце, чтобы обнажить область паха, и раздвинула ноги как можно шире.

Писатель уставился на её промежность, у него отвисла челюсть.

- Не очень-то по-женски с моей стороны, я знаю, - сказала Черити почти со смешком, поскольку то, на что она намекала несколько минут назад, теперь стало ясно даже самому слабому разуму: другие гены, которые она унаследовала от своего брата, были теми, которые управляли развитием гениталий.

Писатель, все еще не отрывая взгляда, подумал про себя, практически без сознательного импульса: «Это самая большая киска, которую я когда-либо видел, даже в подпольных порно-пыточных комиксах! Это самая большая киска, которую я когда-либо мог себе представить в своих самых диких сексуальных кошмарах! У нее гигантская киска! И я имею в виду гребаного гиганта!»

Обозначение слова «гигант» даже близко не подходило к описанию общего эффекта органа, когда-то увиденного мельком. Блестящее розовое мясо было, конечно, самой заметной чертой изображения, розовое мясо в обрамлении разделенного поля темных лобковых волос. Ближе к вершине этой похожей на каньон раны виднелась покрытая капюшоном луковица такой же розовой блестящей плоти, но в форме куриного яйца – явно клитор. В дюйме под ним скрывалась довольно сморщенная розовая дыра, в которую, как подозревал писатель, поместится весь его эрегированный член – несомненно, уретра Чарити. А в центре этого, этого, этого болота влагалища была щель шириной примерно в дюйм, но, вероятно, в фут длиной: вход в ее вагинальный канал, и точно, насколько глубоко этот канал пересекал, писатель не хотел размышлять, но, конечно, он должен был быть по крайней мере в два фута глубиной, так как Толстолоб когда-то добрался до нее и оставил ее неповрежденной.

Сама Чарити, однако, не казалась ни в малейшей степени неловкой или обеспокоенной тем, что показала свою вагину (особенно эту вагину) мужчине, которого она не знала. Затем она быстро встала и прошлась взад-вперед.

- Видишь? Когда я стою, это не заметно, потому что большая часть её уходит внутрь, когда мои ноги сведены. - Потом она снова села. - И вот еще что, я могу сделать её намного шире, смотри.

Писатель продолжал смотреть с открытым ртом.

Чарити снова приняла прежнюю позу: ноги раздвинулись почти под углом в девяносто градусов. Затем, судя по выражению ее лица, она как будто напряглась, ее глаза были плотно закрыты, лицо немного потемнело, а затем начали выделяться связки всех ее мышц, и выделялись также – впечатляюще – вены на большей части ее тела, так как между мышцами и кожей почти не было жира. К этому зрелищу добавилось суровое разъяснение этой «шестизарядной» брюшной стенки. Затем…

Затем…

Эта дюймовая щель в середине ее вульвы... начала расширяться.

Очень медленно, да, она расширялась, постепенно открываясь в отверстие, вероятно, достаточно широкое, чтобы пропустить обычный футбольный мяч в неё.

Затем Чарити расслабилась, и всё это безобразие снова закрылось. Писатель не знал, что ему делать – то ли блевать, то ли аплодировать.

- Ну вот и все, - сказала она гораздо веселее, чем можно было ожидать от девушки с таким аномальным половым органом. Но потом она, кажется, спохватилась. - О, черт, прости, я не подумала. Это, должно быть, вызвало у тебя отвращение.

Писателю удалось выдавить из себя самый вежливый ответ, на который он был способен:

- Нет, нет, вовсе нет...

- Я так много забыла о современном обществе и людях вообще, - продолжила она и снова завернулась в полотенце. - Я почти не вижу людей, за исключением тех случаев, когда хожу пешком в город, а это не часто. Я забыла, как себя вести.

- Чарити, об отшельничестве можно сказать многое, - ответил он. - Некоторые из величайших философов настаивали на том, что другие люди являются величайшим препятствием для самореализации человека…

- Похоже на Маслоу и Сартра, - лениво заметила она.

Писатель был поражен.

- Ты права! Откуда ты их знаешь?

- О, я давным-давно училась в колледже – Мэрилендском университете, - сказала она, снова откидываясь на спинку дивана, - и изучала философию. Это было весело, но не очень практично, я думаю.

- В самом деле, образование в области философии не окупит многих счетов в реальном мире. - Он сделал еще один глоток пива. - Если ты не возражаешь, пожалуйста, уточни, что ты подразумевала ранее, под этой психической вибрацией. Ты имеешь в виду психическую связь с твоим братом-близнецом?

- Да, и иногда очень сильную. Я почувствовала её впервые двадцать лет назад, сразу после того как приехала в Люнтвилль к своей тете. А потом, совсем недавно, я снова почувствовала это, и вместе с этой вибрацией пришел какой-то импульс – призыв прийти сюда, именно в этот дом.

Это звучало очень интересно. Психические связи регулярно описывались близнецами, как будто выход из одной и той же общей утробы активировал своего рода эфирный Wi-Fi между ними.

- Почему именно в этот дом? - спросил Писатель. - Есть идеи?

Она пожала плечами.

- Я могу только догадываться, что это означает, что здесь произойдет что-то ужасное.

- Что-то, что касается не только тебя, но и твоего брата?

- Ага. У меня такое чувство, - сказала она. - Я думаю, что Толстолоб идет сюда, потому что он знает, что я здесь.

Что-то неприятно хрустнуло в голове Писателя, все его мышцы напряглись.

- Если Толстолоб идет сюда, мы должны убраться как можно дальше, не так ли?

- Да, тебе и девочкам, наверно, лучше уйти, - сказала она небрежно, - но тогда тебе придется бросить своего друга внизу. Это твое решение. Но я? Я чувствую, что должна остаться здесь, потому что это похоже на мою судьбу.

И Писатель чувствовал то же самое, не так ли? Что он вернулся в Люнтвилль после всех этих лет, даже с очень слабой памятью об этом месте, потому что ему было суждено. Мой двойник сказал то же самое, и старик Септимус Говард тоже. Я тот самый... Но тут же на ум пришло более уместное соображение.

- Значит, так. Ты остаешься здесь, потому что уверена, что это твоя судьба. Я правильно понял?

- Да, - сказала она.

- Это потому, что ты веришь, что между тобой и Толстолобом произойдет