Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М.

Он нашёл меня там и назвал Ли; даже если раньше у меня было какое-то имя, он так часто называл меня Ли, что я не помню иного.

У него на плечах висела полосатая тигриная шкура, по краям украшенная когтями ястреба и ящера. Он был крупным мужчиной, но с молодым лицом, чистым и пылким, а его губы дрожали.

– Он не солгал! – восхитился этот человек. – Он мне не солгал! Ты здесь, настоящая, живая, – и ты моя!

– Не прикасайся ко мне! – завопила я.

Он отпрянул, обиженный:

– Не стану, если не хочешь.

– Ты сгоришь, – пробормотала я.

– Но ты моё желание и не можешь причинить мне вред!

– Заверяю тебя, могу! Но о чём ты? Чего ты пожелал?

Мужчина улыбнулся с такой радостью и надеждой, что у меня сжалось сердце.

– Чего я мог пожелать? Конечно, жену.

Сказка о Тигровой Арфе

Разве эти края не красивы? Здесь ты станешь счастливой. Я построю тебе хижину из тростника и глины и буду приносить мешками пух речных гусей для одеял. Для тебя я сделаю это и ещё много других вещей…

Когда я был мальчишкой, отец научил меня охотиться, ступать очень тихо, сворачивать шеи куропаткам и забивать оленей так, чтобы им было не очень больно. Когда миновала девятнадцатая зима моей жизни, я убил тигрицу. Это сложно, потому что тигры умны. Мой отец был горд; приготовил её и дал мне съесть сердце хищницы, источавшее пар, красное на снегу.

Оно было влажным и мягким, по вкусу напоминало старый стрелолист и костный мозг. Затем отец дал мне её печень, потом – кости, чтобы высосать их. Он велел мне дать убитой тигрице имя и запомнить её вкус; какой большой она была и как много детёнышей следили за нами из зарослей папоротника. Отец велел мне делать какую-нибудь вещь из её тела каждый день в течение года, чтобы я познал свою тигрицу так же хорошо, как всё остальное в нашем доме. Супы и плащи, колбасы и погремушки, жаркое и перчатки, струны для лиры. Всё это я сделал, и даже больше. Я работал весь год и скорбел по своей тигрице.

Я назвал тигрицу Ли. Это обычное имя в наших краях. Через год, после того как моя тигрица умерла, я увидел в нашей деревне девушку прекраснее тигриных чернил. У неё были волосы, чёрные будто полосы на шкуре; глаза, чёрные словно кошачьи; руки мягкие и проворные. Она ткала красивые штуки, а на вкус была как лимон и тёплые камни. Её матушка выращивала шафран и собирала из бутонов бесценную пряность. Поля её были обширны, почти бесконечны. А звали её Ли. Я уже сказал, что такое имя – обычное дело. Ли была такой богатой, что я решил, что никогда не смогу посвататься к ней: я был лишь юношей, который мало что в жизни знал, кроме тайного вкуса тигриного сердца. Но я любил шафрановую девушку, даже когда охотился, молчаливый и добрый; даже когда мой отец умер от простуды, а мать – от лихорадки; даже когда я заботился один о своём доме; даже когда занимался каждым убитым тигром целый год, делая супы, плащи, колбасы, трещотки, жаркое и перчатки.

Настал день, когда мои чуланы опустели, и я отправился в заросший папоротником берёзовый лес на охоту. Идя по следу широкоплечего тигра, двигаясь не хуже танцора, что пляшет свой любимый рил, я услышал позади чужие шаги, и не менее искусные. Когда вышел на тигра, который зарычал, как это делают кошки, другой охотник показался на поляне, и, не успел я выстрелить из лука, тот выпустил стрелу, украшенную вороньими перьями, которая прямиком угодила тигру в сердце.

Ты не удивишься, услышав, что это была Ли. Девушка стояла расставив длинные ноги; её длинные и прямые волосы напоминали водопад; руки легко сжимали лук. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Как, по-твоему, мне следует назвать добычу? – спросила она. – Может, Лем? По-моему, так будет правильно.

– Да, – выдохнул я. – Назови его Лем.

Вместе мы взрезали белую шкуру на брюхе животного, и я отдал Ли его сердце, влажное и мягкое. Она сказала, что по вкусу оно походило на её собственную кожу. Я отдал ей печень, а также кости зверя, и мы вместе отнесли труп в мой дом, где я научил её готовить тигриный суп.

Мать Ли не очень рассердилась, но шафранов на свадьбу не дала, потому что мы не попросили её разрешения. Я подумал, что это справедливо, но перепрыгнул через каменную стену и украл единственный жёлтый цветок, чтобы Ли, моя шафрановая девочка, моя тигровая девочка, украсила им волосы. Ли готовила тигриный суп в моём доме, делала тигровые плащи, колбасы и трещотки; тигриное жаркое, сладкое будто пирог. Ещё она играла на тигровой арфе такие мелодичные и необыкновенные песни, что тёплыми ночами возле нашего порога собирались дикие полосатые существа, которые с любопытством нюхали воздух и шевелили длинными белыми усами.

Но Ли была несчастна. Через год она перестала со мною охотиться, через два – готовить тигриный суп.

– Что случилось, любимая, шафран мой, моя кошечка? – спросил я, взяв её лицо в ладони.

– За нашей дверью собираются тигры, чтобы послушать, как я играю, и каждый раз, когда я готовлю их мясо, сколько бы шафрана, тимьяна и корней бархатцев я ни добавила, вкус всегда один – не моя кожа, но моя песня, которую они так любят, что собираются у дома тех, кто точит стрелы, чтобы пронзить полосатую плоть.

– Я могу охотиться не только на тигров, Ли. Олени – более лёгкая добыча, а ещё есть кролики и медведи.

Жена повернула ко мне широкоскулое лицо:

– И что случится, когда я сварю суп из оленя, кролика или медведя? Что будет, когда я сыграю на оленьей, кроличьей или медвежьей арфе?

Поэтому я продолжил охотиться на тигров и сам готовил суп. Ли играла на арфе, и тигры по-прежнему приходили к нашему порогу. Однажды вечером, когда небо было тёмно-синим, как лепестки шафрана, я принёс ей деревянную миску с супом из тимьяна и бархатцев, совсем без тигриного мяса. Она его выпила и взяла свою арфу из костей и жил. Затем встала и открыла дверь… Я пытался её остановить, но она рассмеялась и прогнала меня, так что я смотрел из окна, как Ли села на пенёк среди шафранов, которые её мать наконец прислала нам (через несколько лет после свадьбы), и начала играть луне и папоротникам.

Ли играла что-то ужасное. Я с трудом мог её слушать: со струн арфы срывались тоскливые звуки, мелодия была чуждая, дикая, зубастая. Моя жена запрокинула голову, луна посеребрила её волосы, и в тот момент я не знал, не был уверен та ли это женщина, что спит рядом со мною, положив щёку мне на грудь.

Понемногу собрались тигры. Их было девять, это я помню. Звериные морды в темноте выглядели белыми и призрачными. Полоски резали ночь на части. Ли играла, а они слушали, склонив головы и не шевеля хвостами. Один за другим тигры запрокинули головы и завыли. Ты скажешь, что кошки не воют, на такое способны лишь волки, а кошки пронзительно кричат или шипят. Но ты ошибаешься! Они могут выть, а девять кошек воют точно хор демонов. Их голоса соединились со струнами Ли в дикой гармонии, клыки блестели желтым, глотки завывали, а лапы крушили цветы сотнями.

Слёзы бежали по лицу Ли. Она перестала играть, с восторгом и вожделением уставилась на тигриное сборище. Один за другим звери перестали выть и устремили взгляды на мою жену. Она открыла им объятия, и я её понял… Никогда не говори, что я не понимал свою жену! Ли открыла тиграм объятия, умоляя о прощении, кошачьем снисхождении и о той милости, какую могут дать тигры.

Они прыгнули в объятия Ли, как один зверь, и сожрали всю – сердце, печень, кости. На год её не хватило.

Сказка о Сердоликовой Шкатулке

(продолжение)

– Мне тебя жаль, – сказала я слабым голосом.