Из бездны - Герман Михайлович Шендеров

– Так Самосатский тоже?.. – изумленно спросил я.

– Мертвец? Нет, он – просто наш инструмент. Старый хрыч и сам не до конца понимал, какую штуку разработал, и уж тем более не догадывался о последствиях «обратного управления». Это я ему подкидывал идеи, озарения, сны! – не без гордости признавался Павлуша. – В чем он был действительно хорош, так это в систематизации процессов и расшифровке глубинных механизмов человеческой сути. Нам, мертвым, такие эксперименты недоступны: смерть, она, знаешь ли, расчеловечивает. Пришлось подтолкнуть его к созданию экспериментальной группы под видом секты здесь, среди живых. И вот, стоило мне отвернуться, как у вас там началась бойня. А теперь все: ни из дохлого Самосатского, ни из его учеников уже ничего не выудишь – мертвый мертвому не господин, у каждого из нас, что называется, «свой котел» в глубинах смерти. Если мертвые объединяются друг с другом, то добровольно. Там ведь не просто потусторонний мир, там хуже, потому что каждый находится по ту сторону каждого другого. А вот живыми мы можем манипулировать. Короче, если б не эта тварь Николаев… Вернее, если б не ты!

Этот человек пугал меня. Словно в Павлушину шкуру влез незнакомец, и был тот незнакомец опасен до крайности. Я чувствовал эту опасность, текущую от него по воздуху, как металлический и сладковатый запах крови.

– Да я ничего не помню… Я же хотел все забыть, – запинаясь, отвечал я. – Тем более не помню его записей. Я читал и как будто отключался.

– Мы знаем. Но это поправимо. Я для того и пришел, чтобы реставрировать твою память. – Павлуша искривился в такой злорадной улыбке, что дрожь пробежала у меня по коже. – Я заставлю тебя все вспомнить, и знаешь, каким методом?

Павлуша сделал шаг вперед. Потом вдруг как-то подскочил ко мне и, припав губами к моей щеке, близ самого уха, жарко зашептал:

– Методом выворачивания тебя наизнанку.

Отстранился и пронзительно захохотал. Я отшатнулся, выронил книгу, попятился и, наткнувшись на кресло, рухнул в его объятия. Павлуша тут же кошкой прыгнул мне на колени, по-женски прильнул к моей груди, а сам продолжал заливаться каркающим хохотом, от которого ледяной ужас растекался по моему нутру. Хохот был в точности как у мертвого Володи Николаева.

Отсмеявшись, он поднялся, да еще так, будто брезгливо отряхивался после прикосновения ко мне. Подобрал книгу с пола, глянул на меня сверху вниз и произнес – как сквозь зубы сплевывал:

– Я с тобой не шучу. Я тебя выверну. И если надо – то во всех смыслах. Физически в том числе. Я тебя загоню в змеиную яму такого ужаса, где из тебя все человеческое выпарится, всякая забывчивость тебя покинет, и ты вспомнишь. Знаешь, как перед самой смертью вспоминают всю свою жизнь до мелочей – так и ты вспомнишь, все до последней буковки. Будешь блевать памятью до опустошения.

– Да кто ты такой?.. – прошептал я, ерзая в кресле от внезапных болезненных спазмов, пронзивших мышцы обеих ног.

Павлуша взмахнул рукой и подбросил книгу вверх. Едва вырвавшись из пальцев, она бесследно растворилась в воздухе.

– Кто я такой? – едко ухмыльнулся он. – Ты как думаешь, в загробном мире обитают одни лишь обычные мертвецы? Бесплотные тени слоняются в скорби и смертной тоске, да? Есть еще и коренные обитатели – те, что мертвы, хотя никогда не жили и не рождались, малые и великие. Некоторые – настолько великие, что в их телах, как паразиты, обитают другие мертвецы. Настолько великие, что само их присутствие в вашем мире поставило бы реальность под сомнение. Наверное, поэтому их изначально и не позвали на вечеринку, они родились в этой тюрьме без времени и пространства. Но теперь у них есть шанс выйти на поверхность. И это, между прочим, благодаря и тебе, Дима. Хочешь знать, кто я? Я тот, кто может испарить твою кровь силой мысли. Тот, кто может в один миг населить твой кишечник плотоядными червями, которые будут жрать тебя изнутри. Любые пытки, любые галлюцинации, любые кошмары. Все, что можешь себе представить, и даже больше. Хотя это все цветочки по сравнению с тем, что могут мои покровители. Поверь, лучше тебе не знать, ха-ха, лучше не знать!

Я смотрел в хищное и жестокое лицо этого существа, судорожно хватая воздух, который хрупким стеклом крошился у меня на зубах. Пот затекал в глаза, все плыло и двоилось, и чудилось, что стены комнаты падают на меня, захлопываясь створками капкана, и кресло подо мной разверзается, становится колодцем, а я лечу в его темную глотку.

Длинный склизкий язык высунулся из вонючего Павлушиного рта и лизнул меня в глазное яблоко. Раздался сладострастный шепот:

– Но убивать тебя я не буду. Как бы ни хотел. Ты нам еще нужен.

То, что Павлуша сделал со мной, никак в сознание не вмещалось. Какой-то дурной сон, лишенный логической последовательности, дробящийся на калейдоскоп образов, и все они друг другу противоречат. Самым реалистичным был образ, в котором Павлуша, вскрыв мою грудную клетку и выломав несколько ребер, всунул морду мне в нутро, урчал и чавкал, что-то пожирая. Поднимал голову и остервенело тряс ею, чтобы оторвался зажатый в зубах кусок моей плоти, тянувшийся из обнаженных внутренностей. Прочие картины, теснившиеся в моей памяти, были еще более фантастичны.

Я даже не знаю, сообщил ли я что-то Павлуше – он поглощал информацию каким-то нечеловеческим способом, напрямую из меня, высасывал ее из моей кровоточащей плоти, а когда я оказывался на грани смерти, он собирал меня из ошметков, на которые я распадался, чтобы вновь и вновь пытать, пока не выпотрошит мою память целиком.

Я внимательно осмотрел себя: ни швов, ни шрамов. Ощупал ребра – все целы. Значит, никто меня не вскрывал, по крайней мере физически. А стало быть, все это… метафора? Или теперь все метафоры стали реальностью, и принципы обыденной логики уже нельзя применять к случившемуся?

Пока длилась экзекуция – или как еще назвать то кошмарное и неопределенное, что творил со мной Павлуша, – пока длилась эта пытка, мне мерещилось что-то чудовищное, какие-то безобразные фигуры, ползающие по стенам, по потолку, вертевшиеся рядом. Одни мелькали, быстрые, как пронзительные болевые спазмы, другие едва передвигались, третьи цепенели в неподвижности.

Фигуры нелепые, отчасти человекообразные, отчасти чудовищные. Одна была почти человеческой, только вместо глаз торчали из-под надбровных дуг два свиных рыла. Это существо смотрело на меня своими четырьмя ноздрями, и я чувствовал внимательный, умный, недобрый взгляд из черных отверстий.

Менее всего походило на человека огромное насекомое вроде саранчи, кузнечика или богомола,