Иннокентий Соколов - Бог из глины

Пройдя на кухню, Надя некоторое время стояла, рассматривая пыльные шторы, за которыми, по словам мужа, царили пыль, грязь и разный хлам. Старенький "ЗИЛ" тарахтел, наполняя комнату неожиданным уютом, словно пытаясь возвратить то прекрасное время, когда вся страна жила одним дыханием, пытаясь построить что-то величественно-недостижимое.

Мочевой пузырь заныл, напоминая о своем существовании. Надя мышкой юркнула в ванну, и облегченно уселась на старый унитаз, с пожелтевшим сиденьем. Плитка в ванной покрылась странным узором из мелких трещин и паутины. Напротив, на стене сиротливо притаилась простая деревянная полочка, сделанная, по крайней мере, четыре десятка лет назад. Надежда прищурилась — треугольная пластмассовая коробочка глауберовой соли, старый, засохший кусок хозяйственного мыла, окаменевшая мочалка, которой не пользовались, бог знает сколько — остатки прошлого, умирающие, в ожидании своей участи быть выброшенными на помойку.

Нужно будет выбросить хлам — подумалось ей. Надежда кивнула сама себе — ни к чему собирать всякое старье.

Встав с унитаза, и дернув ручку смывного бачка, она подошла к зеркалу. Вмазанный в стену прямоугольник помутневшего стекла, неохотно отразил ее опухшее ото сна лицо.

Черт, не лицо, а какой-то колобок — Надежда скривилась и высунула язык.

Пора будить Сережу и готовить завтрак. Предстоит море работы — убрать пыль и грязь, которые копились в доме на протяжении нескольких лет, проведенных без хозяина (оставшись одной в пустом доме, бабушка Сергея особо не утруждала себя уборкой — закрыла комнаты, которыми не пользовалась, и лишь изредка, насколько позволяли силы, поддерживала порядок на кухне и в спальне).

Вернувшись в спальню, Надя потянулась, и легонько толкнула Сергея

— Вставай соня…

Сергей что-то недовольно пробурчал, и повернулся на другой бок, норовя зарыться с головой под одеяло.

Оставив тщетные попытки разбудить благоверного, Надежда накинула халат, и подошла к трюмо. Огромное зеркало, пара выдвижных ящиков — мечта всякой себя уважающей домохозяйки. Расчесав непослушные волосы, Надя, выпорхнула из спальни, чтобы побродить по комнатам, изучая, привыкая к дому.

Вот зала, огромная комната метров шесть на шесть. Надя грациозно, насколько позволяла проклятая фигура, сделала несколько танцевальных па, кружась вокруг стола, стоящего в центре, ненадолго задержалась возле горки, отметив толстый слой пыли на стеклянных полках, открыла дверку буфета — горы всякого хлама, в том числе старые коробки от конфет, пустые банки из-под кофе, полиэтиленовые кульки, непонятно зачем оставленные прежней хозяйкой дома.

Подошла к старому пианино, откинула крышку. Клавиши пожелтели, потрескались (наверно инструмент окончательно пришел в негодность за все годы, что стоял без дела). Надежда легонько ткнула пальчиком первую попавшуюся клавишу — молоточек внутри ударил по несуществующей струне, издав тихий, глухой звук (большинство струн давно порвались, либо были вытащены и использованы в более прозаических целях не одним поколением бывших владельцев).

Надежда оставила попытки извлечь из старого бедного инструмента хоть какой-нибудь звук, и подошла к висящей на стене картине.

Корабельная роща — сумрачный бор, лесная затока с торчащими из воды камнями — пейзаж навевал осеннюю тоску, и был вполне уместен в этой комнате, сглаживая первую радость от огромной просторной залы (Надежда с восхищением отметила, что размер комнаты составлял не менее половины их прежнего жилища).

Выйдя из залы, она мимоходом заглянула в детскую, (запретное слово вывалилось из уст мужа неловким, неуклюжим колобком, и навсегда, во всяком случае, для нее, прилипло к этой комнате). Пока что в ней лежали бесчисленные коробки и сумки — вещи перевезенные мужем из старого домика, которые еще предстояло разобрать и разложить по местам.

Напротив, за шторами, располагалась библиотека. Надежда откинула серые шторы (такие же, только черные, и более плотные были внизу, на кухне — собирали пыль, отгородив от постороннего взгляда погреб, омшаник и вторую дверь в ванную), и вошла в комнату. Тихий шум обогревателя придавал некий неожиданный шарм этой комнате — Надя представила, как в темные, осенние вечера будет сидеть за столом, читая любимую книжку, слушая, как холодный дождь барабанит в окно, рисуя на нем свой незамысловатый рисунок.

Она подошла к книжному шкафу и тихонько охнула — полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Достоевского — настоящая находка для истинного ценителя изящной словесности.

Шкаф напротив не таил в себе ничего ценного — пачки каких-то коричневых книг. Надежда наугад вытащила одну, с пожелтевшими страницами и золотой вязью на обложке — "Бремъ — жизнь пресноводныхъ", напечатанная, если верить дате на обложке, в конце девятнадцатого века.

Надежда чихнула, и поспешно положила книгу на место.

Возможно, книги могли представлять интерес для какого-нибудь оголтелого ценителя старины, для нее же, это были просто старые, ненужные тома.

Огромный стол, стоящий у окна приглашал присесть, положив локти на полированную дубовую поверхность, разложить тетради, выключить к чертовой матери свет, зажечь свечи, и писать, макая в чернильницу гусиное перо, прекрасные возвышенные стихи о давно ушедшем времени, когда ценились верность и дружба, уважение и любовь…

Надя хмыкнула и по-прежнему на цыпочках, выбежала в коридор.

А вот и зеркало стоящее рядом с дверью, за которой веранда с засохшими цветами и ровным толстым слоем грязи на длинных подоконниках.

Надежда остановилась перед зеркалом. Выцветшие пятна амальгамы неприятно легли на отражение, оставив странное ощущение тревоги.

Она с неприязнью рассматривала полную, рыхлую блондинку с уставшим, помятым, словно после бессонной ночи, лицом. Накинутый на ночнушку халат только подчеркивал округлые бедра, и пышный зад. Надя скривилась — в последний год она начала стремительно набирать вес. Проклятые гены, доставшиеся от матери, делали свое дело, наполняя тело лишними килограммами, оставляя целлюлитные шрамы на коже. Она с ужасом представила, что скоро (и возможно очень скоро!) станет такой же (полной… просто полной…) как и ее мать — огромная, тучная женщина, с округлым некрасивым лицом и тяжелым характером.

Отражение словно плыло, переливаясь, изменяясь на ходу. Скорее всего, неровная поверхность неодинаково отражала действительность, и поэтому создавалась некая иллюзия движения.

Надежда вглядывалась в зеркало, на некоторое время, позабыв обо всем. Слабое мерцание, почти неуловимое взглядом притягивало. Игривые переливы манили к себе, предлагая войти в зазеркалье, разорвав тонкую, радужную пленку, отделяющую глупую, иллюзорную действительность, от холодного рационализма отраженного бытия.