Проект Живая смерть - Maloreiy

для каждого пункта в списке: Слезы, Волнение, Гордость, Радость, Привязанность — каждая история была тщательно подобрана, и вместе они составили красочный гобелен из жизни одной невероятно умной, невероятно храброй молодой женщины. Десятки разделов, волшебным образом собранных и сжатых в одну гигантскую книгу.

Только так его дети могли узнать свою мать. Сначала они думали, что это просто детские сказки. Но потом они периодически слышали какие-то истории от дяди Гарри и начали понимать, что это была история их матери, Предыстория, как они ее называли. Это была история Гермионы Грейнджер, рассказанная тысячами фрагментов.

Вместе с тем, эта книга была одной из худших вещей, которые Драко когда-либо создавал. Постепенно, по мере того как он узнавал все личные подробности о том, кем была Гермиона Грейнджер — о ее страсти и непоколебимой позиции в борьбе за справедливость, о ее верности и находчивости, — каждая деталь была еще одним гвоздем в его пресловутый гроб. Он создал половину книги и уже несколько месяцев готовил раздел Смех, только приступая к Привязанности, когда понял, что безнадежно влюблен в женщину, которой больше не существует.

Его сердце разрывалось на части, и когда ему снилось, что он снова в Хогвартсе, он не мог оторвать от нее взгляда, когда она тянула руку вверх, желая ответить на вопрос профессора; или он зацикливался на ее губах, когда ее резкий голос читал ему лекцию о том, что он, вероятно, и так уже знал.

Из-за снов и воспоминаний стало еще яснее, как многого ему не хватало в Гермионе Малфой. Он перестал просматривать воспоминания из Омута памяти, когда понял, что мог бы жить там, что у него появилась зависимость от чужих воспоминаний, как она танцует с Уизли, как открывает подарки на Рождество. Более того, какой бы невыносимой ни была жизнь, гораздо тяжелее было снова и снова видеть то, чего у него никогда не будет.

Вот почему он терпеть не мог находиться в комнате, когда они читали раздел о Любви. Даже когда Гермиона выбирала Слезы, и Драко приходилось слушать, как его дочь зачитывает истории о том, как ее мать дважды пыталась покончить с собой после войны — в последний раз незадолго до принятия Закона о браке, — это было не так ужасно, как слушать истории о том, как глубоко и отчаянно она любила, и знать, что он никогда не окажется в этом разделе.

Пока Каллисто читала Гермионе, Драко услышал позади себя какой-то звук и, обернувшись, увидел Скорпиуса, неуверенно стоящего в дверях. Зная, что его сын беспокоится о настроении отца, Драко кивнул в сторону дивана и предложил притворно-веселым тоном:

— Почему бы тебе не составить компанию девочкам, Скорп? Твоя сестра читает маме.

Скорпиус кивнул, но выглядел так, словно хотел сказать что-то еще. Драко просто покачал головой, не находя нужных слов, чтобы обсудить то, что он хотел сказать сыну. Объяснения о его собственной сложной истории и бесчисленных недостатках придется отложить до другого раза. Сегодня Драко просто не сможет вынести еще одно эмоциональное потрясение.

Когда Скорпиус проходил мимо, чтобы занять свое место рядом с матерью, Драко протянул руку и нежно сжал плечо сына. Мальчик был уже почти одного с ним роста. Он почувствовал, как Скорп немного расслабился, поняв, что отец на него не злится.

Пока двое детей читали и смеялись над историей о том, как Злой Мальчик и его друзья последовали за девочкой по снегу, и невидимый мальчик забросал их снежками, Драко ушел в свой кабинет. Ему нужно было побыть одному, чтобы подумать.

Закрыв за собой дверь, он по привычке подошел к шкафу, занимавшему всю стену. Там были свитки пергамента, книги с аккуратными надписями и витрина со стеклянными дверцами, через которые проникал свет, а за ними две полоски пергамента висели в воздухе. Первоначальное заклинание стазиса было снято и заменено более сильным и долговечным. На одной из половинок был список из жалких пяти пунктов, и именно от этой полоски исходило свечение. Она была очень яркой, с четкими словами, выведенными почерком, который Драко теперь был очень хорошо знаком, поскольку он прочел все домашние задания, которые она когда-либо выполняла.

Однако, он смотрел на другую полоску. Она была темной — цвета пепла — и тонкой, почти прозрачной. Тщательно выведенный список слов и фраз было трудно разобрать, но Драко не нужно было видеть их, чтобы прочитать; он запомнил каждое слово.

Ему пришла в голову знакомая мысль, как приходила в голову почти каждый раз, когда он стоял здесь. Из всех вещей, которые он хотел, если бы он мог получить только одну — только одну вещь из этого списка — он продал бы свою душу за самую последнюю, которую она добавила в него. Вещь, на поиски которой он потратил тысячи и тысячи галеонов. Вещь, которую он просил, умолял и требовал, чтобы Гермиона отдала ему. Но было ли это частью магии или просто его невезением, это — как и она сама — навсегда осталось вне его досягаемости.

Своим очень знакомым почерком, в самом низу списка, как раз там, где бумага сворачивалась, Гермиона добавила последнее, что навсегда останется ее.

Название заклинания.

Восемь лет спустя

Драко отправился на поиски Скорпиуса и не удивился, обнаружив его расхаживающим прямо перед дверями церкви. Он позволил себе короткий миг, чтобы восхититься своим сыном. В возрасте 21 года, в том же возрасте, в котором поженились его родители, Скорпиус был выше своего отца, хотя и такого же стройного телосложения. Его платиновые волосы, как у всех Малфоев, блестели на солнце, взъерошенные, без сомнения, из-за того, что его руки нервно перебирали их. Его строгая мантия была безупречной — черно—серебристой и в то же время роскошной — и развевалась у его ног, когда он нервно вышагивал по небольшому внешнему дворику, не замечая прекрасных садов в первом весеннем цвету.

С внезапной острой болью Драко вспомнил, каково это — быть молодым и отчаянно влюбленным, полным надежд и обреченности одновременно. Он почувствовал укол вины и грусти, почти успокаивающий в своей привычности, и сделал все возможное, чтобы скрыть это от своего сына — привычка, к которой он примирился за долгие годы.

— Скорпиус, — тихо позвал он его. — Пора.

Когда Скорпиус поднял глаза и встретился взглядом со своим отцом, нервозность от переполняющих его эмоций была подобна яркому свету в их шоколадной глубине. Его глаза были точь-в-точь как у его матери, или, по крайней