Даша Пар - Зло любит меня

— Лея, — умиротворение было разрушено. Пришла пора возвращаться назад.

Рон прислонился к машине рядом со мной и также уставился на поле. Он разделял со мной это спокойствие, что, безусловно, было очень приятно. Коснувшись его руки, осторожно сжала, вспоминая своё безумство в том страшном месте.

— Кто ты? — тихо задала вопрос, поглаживая его руку подушечками пальцев, там, где самое мягкое место — между большим пальцем и указательным. Рону нравилось, когда я так делала. Так я пыталась показать ему, что не отвернусь от него, чтобы он не сказал.

— Колдун, — перехватив руку и разворачивая лицом к себе, ответил он. В светло-зелёных глазах мелькали льняные, как степное море, искры.

Ветер стих, оставив в покое мои волосы. Птицы умолкли, где-то вдалеке раздался гром. Обернувшись, увидела тучи. Они далеки, едва различимы на горизонте, только степь и давала возможность их увидеть. Скоро будет дождь. А может полноценный ливень. Мне было всё равно.

— Почему ты раньше не сказал? — заправляя непослушную прядку за ухо, чуть прищурившись от смущения, спросила. Я знала почему, но в моём вопросе мелькал другой: почему ты позволил ему?..

— Потому что боялся за тебя, — непонятная тоска в голосе заставила напрячься, он что-то скрывал.

— Тогда почему… — я не смогла закончить предложение и беспомощно уставилась на Рона, пытаясь передать свои чувства.

— Лея, я пытался… так пытался всё сделать правильно, — обречённо проговорил он, отпуская мои руки и отходя в сторону. — Но что я мог сделать?!

— Ты мог выслать меня из Нью-Йорка, — закончила я. — Но что теперь говорить. Ты и сам знаешь, что со мной сделали, ведь верно? Ответь только на один вопрос. Им удалось? Они осуществили задуманное?

— Да, — приговор был безжалостным, холодным, как лёд и обжигающим, как пламя.

В горле запершило и, отвернувшись, прижалась лбом к горячей дверце машины. Перед глазами забегали мушки, ощутимо повело, но я упрямо сжала губы, вынуждая оставаться в сознании. Только в сказках молодые спасают мир. В реальности они гибнут в самом начале. Вот и меня убили. Теперь я ламия, страшное существо, способное трансформироваться в хладнокровного убийцу с кошачьими замашками. Я убила Аннет, отрубила костями! ей голову, а затем вырвала сердце. И теперь такое чувство, будто бы это я лишилась его, в груди пусто и гулко, как она и говорила — чувствительность отсутствует, проявляясь только в настоящем. Только на том, что происходит сейчас. Воспоминания остаются кадрами фильмов — я не способна была ими оживить себя.

Рон коснулся моего плеча и осторожно развернул, прижав к своей груди. Обнимая его талию, сильнее прижимаясь, позволяю слезам катиться по щекам без всякого стеснения. Сегодня можно плакать.

— Лея, мир ещё потрепыхается, — на ушко прошептал он. — Сделать уже ничего нельзя, но можно в последний раз побывать среди людей, сходить в кино, купить попкорн и прокатиться на русских горках. Хочешь? Ты говорила, что любишь суши, поехали и я отвезу тебя в японский ресторан! А можно в океанариум или зоопарк, или в театр, музей. Ещё есть время…

— Услышать реквием? — устало и со злой иронией в голосе протянула я. — А не рано ли? Я знаю, кто я! Генри говорил об этом и Аннет с Мар… ним тоже! Я лекарство. Последняя надежда человечества. Если оно живо, почему бы не попытаться всех спасти?

— Как ты себе это представляешь? — Рональд отодвинулся и испытующе посмотрел мне в глазах. Я ощутила его тревогу, от этого сердце забилось сильнее, создавая иллюзию чувствительности, яркости эмоций.

— Можно… — я запнулась и опустила глаза.

— Лея, осталось от силы две-три недели, — мягко заговорил он, сжимая мои плечи и чуть наклоняясь, чтобы быть со мной на одном уровне. — На земле семь миллиардов человек, а ты одна. Ты можешь отправиться в ближайшую больницу или ЦКЗ, рассказать о себе и попытаться что-то изменить, но… либо тебе не поверят, либо поверят и обретут надежду, которая будет разбита вдребезги о простую арифметику, либо ты опять попадёшь к нему.

От последних слов дёрнулась, испуганно посмотрела на Рональда, а затем на пустоту вокруг нас. За всё время, что мы здесь были, мимо нас не проехала ни одна машина. Я не слышала и не чувствовала других людей. Пустота, давящая страхом. Вот единственная подлинная чувственность, доступная мне.

— Он меня ищет? — нервно сглатывая, спрашиваю Рона.

— А ты как думаешь? Но не волнуйся, если мы будем действовать по моему плану — он никогда тебя не найдёт.

— А что за план? — поинтересовалась, осторожно высвобождаясь из его объятий и отходя в сторону, обхватывая плечи руками. Неожиданно поняла, что долгие объятия мне неприятны. Это было противно, знать, что теперь ты навсегда испачкана взрослым миром, испачкана им.

— Мы едем к твоей семье, — просто ответил он.

На ночлег мы остановились в городе Стонтон, штат Вирджиния. Из Рона мне не удалось больше вытащить ни слова. Молчал, задумчиво прикусывал нижнюю губу и хмуро смотрел сквозь меня. Что-то гложет моего «мучителя», что-то пострашнее того, что уже случилось.

Никак не могу отделаться от мысли, что во всём виновата я сама. Мысленно перебирая своё прошлое, каждый раз убеждаю себя в том, что недосмотрела, недоглядела, недопоняла. Рон пытается мне внушить, что гипноз вампира — средство, против которого нет защиты. Но я же ламия! У меня получилось это сделать!

Холодно и страшно. Боюсь жить, отчаянно боюсь будущего и осознаю, что проиграла. Столько сил вложила в то, чтобы начать двигаться в нужном направлении, столько усилий потребовалось, чтобы понять — жизнь, она одна, и я должна ответственно к ней относиться. Столько всего хотела сделать! А теперь всё разрушено. Понимаю, что даже если разработают лекарство на основе моей крови, слишком поздно всё вернуть назад. Это не в моих силах. Рональд не говорит о масштабах заражения, но мелькнувшее в подсознании слово «пандемия» говорит яснее любых слов. И здесь рождается истинный ужас. Я не знаю, что должна чувствовать, кроме страха перед грядущим.

Сама мысль о том, что большая часть населения земного шара умрёт — нелогична, неправильна, непредставима. Не могу осмыслить это слово. Просто не могу почувствовать масштабы надвигающейся трагедии. Я ламия, но мыслю как человек. А человек не может уложить в своём сознании гибель такого количества человек. Я не вижу, не слышу и молчу о смерти, так мы живём, чтобы не сойти с ума. Но, тем не менее, жаждем видеть трагедию. Мы парализованы жуткой красой смерти, поэтому телевидение, не скупясь, демонстрирует взрывы, теракты, убийства, наводнения, ураганы и прочие ужасы.