Алана Инош - Слепые души

 – Девочки, да в чём дело? Что вы рядитесь? Ника, иди, провожай Настю.

 Ника без дальнейших пререканий обувает свои полукроссовки и надевает жилетку. Мы выходим на вечерний прохладный воздух, к шелесту ив и стрекоту кузнечиков в траве, Ника молча шагает рядом со мной, держа руки в карманах. В молчании мы доходим до остановки, и Ника, собираясь ждать вместе со мной автобус, закуривает. Я забираю у неё сигарету и кидаю в урну.

 – Бросай курить, Ника, – говорю я, дотрагиваясь до её щеки. А про себя шепчу: «Именем Господа, изыди, лукавый!» И добавляю вслух: – Это же такая вредная для здоровья гадость!

 – Я сама решу, когда мне бросать, – отвечает Ника холодно.

 Она закуривает новую сигарету, но внезапно начинает кашлять и давиться. Прижав руку к горлу, другой она хватается за столб остановочного павильона и мучительно, натужно кашляет, потом склоняется над урной, и с её губ падает смолисто-чёрная, тягучая гадость. Понемногу кашель унимается, и нормальное дыхание возвращается к ней. Пошатываясь, она опускается на скамейку, я сажусь рядом и обнимаю её за плечи, и она постепенно приходит в себя.

 – Господи, что это было? – хрипит она. – Пакость какая...

 – Эта пакость попадала в тебя с каждой затяжкой, – смеюсь я.

 – Никогда больше не буду курить, – хрипло шепчет она. – Это ты... Это ты как-то сделала?

 – Я только пожелала, чтобы ты бросила эту вредную привычку, – отвечаю я. – Остальное доделал твой организм, откликнувшись на моё пожелание.

 – Ф-фу, – ёжится она, передёрнув плечами.

 Пачка сигарет летит в урну, я одобрительно киваю.

 – Молодец. Мама будет очень рада.

 Ника всматривается в меня, и в её взгляде что-то новое – какое-то изумление с примесью испуга.

 – Ты сказала «гадость», и я в самом деле почувствовала, какая это гадость, – говорит она. – Ты что, мне это внушила?

 – Скорее открыла тебе глаза на правду, – усмехаюсь я. – Потому что это действительно гадость.

 – Но как ты это сделала?

 Как? Откуда у меня эта способность изгонять из людей всякого рода пакости? Опухоль Дианы, якушевское коварное угощение, вот сейчас – эта дрянь? Я и сама толком не знаю. Может быть, так надо? И что за копьё я держала в руках? Может быть, ту самую святую реликвию, которую все ищут? У меня нет ответов, а количество вопросов день ото дня растёт. Я ничего не могу объяснить Нике: на моих устах лежит печать, наложенная рукой кудрявого мальчика, моего ангела. Я могу сказать только:

 – Наверно, я смогла это сделать, потому что я очень, очень тебя люблю.

 Проехала моя маршрутка, но я в неё не села: мы с Никой стоим обнявшись, и нам плевать, что кто-то смотрит. Кому какое дело? Мы идём пешком, держась за руки, а над улицей медленно сгущается синева. Звонит Костя, но я не отвечаю: подождёт, никуда не денется. Ника вдыхает полной грудью:

 – Дышится-то как! Наверно, это потому что та дрянь из меня вышла. И знаешь, курить совсем не хочется.

 Вот уже мой дом, в окнах уютно горит свет. Пора прощаться, но мы всё никак не можем разнять руки. Возле магазина люди и машины – их больше, чем днём. Я покупаю хлеб и йогурт, а Ника – банку пива. Распечатав её на крыльце, она отпивает глоток, но у неё тут же кривится лицо, как будто ей в рот попала какая-то мерзость. Сплюнув, она смотрит на банку в своей руке с возмущением и отвращением.

 – Что за дрянь они мне продали?

 Я пробую пиво – сначала нюхаю, потом осторожно отпиваю маленький глоточек.

 – По-моему, нормальное.

 – Это ты называешь нормальным?! – поражается она. – Это никакое не пиво, а... чья-то моча! – И тут до неё вдруг доходит. – Слушай... Так ты меня не только от сигарет, но и от пива отвадила?

 – Ну, не знаю, – пожимаю я плечами. – Наверно, оно идёт вместе – курение и выпивка. Одна хрень.

 – Слушай, но... Настёнок, может, с пивом-то не надо было, а? – Ника ещё раз нюхает банку, морщится и ставит её на ступеньку крыльца магазина. – Я же теперь его вообще пить не смогу! Какая мне теперь радость от жизни?

 – Если ты думаешь, что пиво – единственная радость, которую ты можешь получить, то ты ошибаешься, – говорю я. – Разве ясная голова не лучше одурманенной? И здоровая печень тебе не нужна? И вообще, какая радость в том, чтобы туманить себе крышу всякой дрянью?

 Ника с растерянной улыбкой переминается с пятки на носок, оттягивая кулаками карманы, зябко поводит плечами.

 – Может, ты и права, Настёнок... Наверно, я пока ещё не оценила преимуществ здорового образа жизни.

 По моему телу пробегают мурашки, у меня вырывается судорожный зевок. Синяя вечерняя мгла склеивает мне веки.

 – Слушай, Ник... Я что-то устала сегодня. Я пойду, ладно? Спасибо, что проводила. Иди домой, а то мама, наверно, беспокоится, куда ты запропастилась. И всё-таки просмотри газету... Может, что и найдёшь.

 Я глажу её по жёсткому ёжику, она льнёт ко мне щекой, и наши губы на секунду соединяются. Может, это и лишнее, я не спорю. Но каким способом мне ещё выразить мою к ней нежность? Мои пальцы выскальзывают из её руки.

 – Пока, Ник.

 – Пока, Настёнок.

 Я иду домой, а она ещё стоит у крыльца магазина, с золотящимся в свете фонаря каштановым ёжиком, в мешковатых штанах с карманами и молниями, с задумчиво-мрачноватыми глазами в тени тёмных бровей. Очень не хочется оставлять её одну, в моём сердце шевелится к ней что-то тёплое, почти материнское. Это, наверно, её не устраивает, но ничего иного я не могу ей дать. 

 К своему удивлению я обнаруживаю у крыльца машину Кости и его самого, угрюмо-встревоженного.

 – Привет, ты что здесь делаешь? – говорю я ему.

 Он не отвечает на приветствие, а сразу обрушивает на меня не очень-то ласковый вопрос:

 – Где тебя носит?

 – Это что за тон? – усмехаюсь я. – С каких пор я должна перед тобой отчитываться? Ты мне муж, что ли?

 – Настя, ты не берёшь телефон, дома тебя тоже нет... Я беспокоюсь, знаешь ли.

 Это умиляет меня до глубины души. Он, оказывается, беспокоится обо мне! Я глажу его по голове, очень похожей на голову Ники.

 – Костя, солнышко... Ну, я же большая девочка, комендантский час на меня не распространяется. Я была у подруги.

 – Это у той, которая стрижётся, как пацан?

 – Да, у той. Её зовут Ника. Ни-ка. Запомни. И насчёт её стрижки не советую ехидничать. Это, знаешь ли, не делает тебе чести.

 Он пожимает плечами.

 – Да мне-то что? Пусть хоть налысо бреется, ей даже идёт. Но я сейчас не о ней, я о тебе. Почему ты так поздно возвращаешься? И почему не берёшь телефон? Тебе не приходит в голову, что я могу беспокоиться?

 – Костя, я не твоя жена, – улыбаюсь я. – Конечно, мне приятно, что ты беспокоишься, но я взрослый человек... Когда хочу, тогда и возвращаюсь.