Стивен Кинг - ПАМЯТЬ

Я прижимал Гендальфа к груди, как дочерей, когда они были младенцами, и думал: «Я смогу это сделать. Я смогу это сделать. Я смогу это сделать». Ощущал, как кровь Гендальфа заливает мои брюки, будто горячая вода, и думал: «Давай, хрен моржовый, вылезай из «доджа».

Держал Гендальфа и думал, каково это, чувствовать, как тебя давят живого, когда кабина твоего пикапа сжирает воздух вокруг тебя, и ты уже не можешь вдохнуть, кровь хлещет из носа и рта, и последние звуки, которые ухватывает улетающее сознание — хруст ломающихся в теле костей: ребра, рука, бедро, нога, щека, твой гребаный череп.

Я держал собаку Моники и думал, ощущая ничтожный, но триумф: «Оно было КРАСНОЕ».

На мгновение я погрузился в темноту с этим красным и держал шею Гендальфа сгибом левой руки, которая теперь работала за две, и силы в ней хватало. Я согнул эту руку, согнул, насколько мог, точно так же, как сгибал, когда делал упражнения с десятифунтовой гантелей. Потом открыл глаза. Гендальф затих, глядя мимо моего лица и неба за ним.

— Эдгар? — подошел Хейстингс, который жил через два дома от Голдстайнов. На его лице читался ужас. — Ты можешь положить собаку. Она мертва.

— Да. — Я ослабил хватку. — Ты поможешь мне встать?

— Не уверен, что смогу, — ответил Хейстингс. — Скорее, завалю нас обоих.

— Тогда пойди к Голдстайнам, посмотри, как они.

— Это ее песик, — вздохнул он. — Я сомневался. Надеялся... — Он покачал головой.

— Ее. И я не хочу, чтобы она видела его в таком виде.

— Разумеется, но...

— Я ему помогу. — Миссис Феверо выглядела чуть лучше и уже бросила сигарету. Потянулась к моей правой подмышке, замерла. — Вам будет больно?

«Да, — мог бы ответить я. — Но не так, как сейчас». И когда Хейстингс уже шагал по дорожке к дому Голдстайнов, я ухватился левой рукой за бампер «хаммера». На пару нам удалось поставить меня на ноги.

— Наверное, у вас нет ничего такого, чтобы накрыть собаку? — спросил я.

— Если на то пошло, в багажнике есть кусок брезента. — Она посмотрела в сторону багажника (учитывая размеры «хаммера», путь предстоял долгий). — Слава Богу, собака умерла до возвращения девочки.

— Да, — согласился я. — Слава Богу.

— И, однако... она никогда этого не забудет, правда?

— Вы спрашиваете не того человека, миссис Феверо. Я всего лишь отошедший от дел строитель.

Но когда я спросил Кеймена, тот выказал удивительный оптимизм. Он сказал, что именно плохие воспоминания истончаются первыми. А потом, сказал он, они рвутся и пропускают свет. Я ответил, что он несет чушь, на что Кеймен только рассмеялся.

Может, да, сказал он, может — нет.