Сторож брата моего - Тим Пауэрс

будут несравненно лучше тех, что там публикуются, но все равно он внимательно читал каждый выпуск — семья заимствовала журналы у церковного сторожа — и, вероятно, хранил надежду, что когда-нибудь будет отмечен на страницах журнала как великий писатель… или художник… или, может быть, политик.

Из холла вошла Шарлотта с недошитым платьем в руках.

— Папа спрашивал, куда ты подевалась.

Брэнуэлл уставился на Эмили сквозь маленькие круглые очки.

— С тобой что-то приключилось? Ты что, опять сушила платье на могильном памятнике?

Эмили села за стол напротив брата. Несомненно, вторую половину дня он будет в беспричинном раздражении слоняться по дому, а в сумерках спустится в «Черный бык». Она обвела сестер взглядом широко раскрытых глаз, обещая рассказать все попозже; сейчас же она просто сказала Шарлотте:

— Пошла на запад, а потом обратно на восток.

Шарлотта кивнула и тут же рявкнула на Брэнуэлла:

— Мы то и дело находим по утрам твое пальто за дверью.

Энн поймала взгляд Эмили и прикоснулась к своему запястью. Эмили посмотрела вниз и увидела на рукаве пятно крови. Она поспешно подвернула манжет.

Брэнуэлл, моргая, посмотрел на Шарлотту.

— В эти холодные ночи, — протянул он, — я порой оставляю там свое пальто на тот случай, если оно вдруг понадобится какому-нибудь обнищавшему привидению.

Табби, экономка, вошла со двора, услышала его слова и ехидно проворчала:

— Смотри, как бы им не понадобились заодно и твои брюки.

Эмили быстро расправилась с запоздавшим обедом, встала из-за стола, и тут нож Алкуина выпал у нее из кармана платья и с грохотом упал на каменный пол.

Брэнуэлл наклонился и поднял его. По крайней мере, лезвия были чистыми: Эмили несколько раз воткнула нож в землю, чтобы очистить от крови, прежде чем положить в карман. А кожаная рукоять к тому времени, когда она подобрала его, уже высохла.

— Я нашла это, — пояснила она.

— Непохоже, чтобы он долго валялся под дождями, — заметил Брэнуэлл. Он потрогал пальцем острия лезвий; его рука дрожала — но в последнее время его руки дрожали почти всегда. Он кашлянул и добавил: — Вроде бы я видел такой в Лондоне.

— В Лондоне? — повторила Эмили, заинтригованная столь неожиданным признанием того, что одиннадцать лет назад он все же ездил в Лондон, а не вернулся с полдороги из-за ограбления. — И где же в Лондоне?

Брэнуэлл воровато огляделся и положил нож на стол.

— Уже не помню.

Вроде бы никто больше не обратил внимания на эту оговорку. Шарлотта пробормотала что-то насчет того, что в последнее время память стала изменять брату.

— Это просто… лежало на дороге, — сказала Эмили. — Папа у себя в кабинете?

Энн кивнула и невольно вздернула брови, предвкушая рассказ о том, каким образом сестра заполучила пятно крови на блузке и как в действительности обрела этот странный нож. Эмили забрала его у брата, как только встала из-за стола.

Отцовский кабинет находился по другую сторону просторной прихожей; Эмили постучала и вошла.

Старый Патрик Бронте сидел за столом, на котором горела яркая масляная лампа, и, наклонив голову и прищурив глаза, рассматривал через увеличительное стекло блокнот, в котором издавна записывал тезисы для проповедей. Его подбородок был погружен в многослойный шелковый шарф, который он носил постоянно, наматывая его по часовой стрелке каждый день от Рождества до летнего солнцеворота, а потом, до Рождественского сочельника, — против часовой стрелки.

Когда он посмотрел в сторону двери поверх своих почти бесполезных очков, Эмили сказала:

— Сегодня утром я нашла около Понден-кирк, в лугах, раненого мужчину.

— О? — Отец нахмурился и отложил в сторону блокнот. — Он был тяжело ранен?

— В первый момент я подумала, что да. У него на боку была рана, показавшаяся серьезной, — сказала дочь, и добавила: — Но она не помешала ему уйти, пока я ходила за помощью к Сандерлендам. Я немного поговорила с ним; похоже, наша фамилия ему знакома, хоть он и произносил ее неправильно: Бранти.

Отец открыл было рот, но ничего не сказал, и Эмили продолжила:

— Он спросил, понятия не имею к чему, связаны ли вы как-то с валлийцами.

Отец все так же молчал, уставившись на нее почти незрячими глазами. Она поспешно добавила: — Может быть, он просто хотел узнать, понимаете ли вы валлийский язык. Он был похож на валлийца: смуглый такой.

Отец ухватился за край стола и пошаркал туфлями по полу, как будто собирался встать или — вдруг пришло в голову Эмили — удостовериться в материальности своей комнаты, своего дома.

— Он разговаривал грубо, — сообщила она, чтобы прервать молчание. — По крайней мере, резко. — Она покачала головой. — Но вроде бы вполне понятно.

— Ты сказала: около Понден-кирк?

— У подножия склона.

— Закрой дверь.

Она вошла в комнату и остановилась перед окном.

— Ты что-то принесла.

Дверные петли поворачивались беззвучно, зато язычок замка звонко щелкал; услышав этот звук, отец откинулся в кресле. Эмили подошла к столу и положила нож на лист промокашки.

— Он уронил. Это нож. На нем была кровь.

Отец нащупал нож, медленно провел пальцами по всей его длине, от головки рукояти до конца сдвоенных лезвий, не прикасаясь к острию, и убрал руку. Потом он встал и подошел к окну, смотревшему на кладбище.

Остановившись и глядя в стекло, он спросил:

— Скажи, он… у него были оба глаза?

Вопрос изумил Эмили.

— Да. Но он все равно носил повязку, прикрывая один глаз. Сказал, что так положено. Вы что-то знаете об этом?

— Что еще он говорил?

— Как я поняла, он решил, что ошибся насчет вашей фамилии: он сказал что-то вроде того, что, если бы он был прав, меня здесь не было бы.

Старый Патрик повернулся к дочери; его седая голова силуэтом выделялась на фоне солнечного пейзажа.

— Думаю, Брэнуэлл сегодня вечером отправится в «Черный бык». Когда он уйдет, у меня — я так полагаю! — найдется что рассказать тебе, Шарлотте и Энн. Ну, а пока, — негромко продолжил он, вернувшись в кресло, — побудьте, девочки, в гостиной или в кухне, — он невесело улыбнулся, — и мир оставьте темноте и мне.

Эмили узнала строку из «Элегии, написанной на сельском кладбище» Томаса Грея. Вероятно, слова родились благодаря запомнившемуся отцу до последних мелочей виду из окна, но, когда она открыла дверь и вышла в прихожую, недоброе предчувствие, лишь смутно ощущавшееся, когда она шла к отцу, сделалось куда сильнее.

По пути в кухню она глубоко вдохнула, выдохнула, а потом вздернула брови, чтобы разгладить хмурую складку, появившуюся было между ними.

Брэнуэлл все так же сидел, уставившись в журнал, но его мысли полностью занимал двухлезвийный