Стивен Кинг - Худей!

— Где будешь ты?

— Поблизости, — сказал Джинелли и улыбнулся. — Я понаблюдаю за тобой и за девицей, если она появится. Если же она увидит меня раньше, чем я увижу ее, мне больше рубашек менять не придется. Понимаешь?

— Да.

— Но я буду присматривать за тобой.

— Спасибо, — сказал Вильям, хотя он не был уверен, чувствует ли он благодарность, и насколько она сильна. Он ощущал к Джинелли сложное и трудное чувство, такое же сложное, как ненависть, которую теперь нес в себе. Ненависть к Хьюстону и своей жене.

— Пора, — сказал Джинелли и пожал плечами. Он нагнулся, обнял Вилли и крепко поцеловал его в обе щеки. — Будь потверже со старым ублюдком, Вильям.

— Хорошо, — устало пообещал Вилли и выбрался из машины. Помятая Нова отъехала. Вилли смотрел, как скрылась она за углом квартала, а потом зашагал вниз с холма, размахивая сеткой с апельсинами.

Едва ли он заметил маленького паренька, который шел навстречу. Паренек же круто развернулся, перескочил через ограждение и помчался куда-то задними дворами. Ночью этот парнишка с криком проснулся от кошмара, в котором спотыкающееся пугало с безжизненно растрепанными волосами на черепообразной голове склонилось над ним. Пробегая по коридору к его комнате, мать мальчика услышала его крик:

— Оно хочет заставить меня есть апельсины, пока я не лопну! Есть его апельсины, пока я не лопну! Есть, пока не лопну!

Парк оказался широким, прохладным, зеленым и густым. С одной стороны ребятишки карабкались по гимнастическим снарядам детской площадки и катались с горки. На аллее напротив играли в мяч — похоже, девочки против мальчиков. Ходили люди, пускали воздушных змеев, бросали тарелки. Это был разгар американского лета второй половины двадцатого века. На мгновение Вилли потянуло к ним.

«Единственное, кого не хватает, это цыган», — прошептал голос у него внутри. Тут Вилли зазнобило и он скрестил руки на своей ныне впалой груди. Старые фургоны с наклейками Национальной Стрелковой Ассоциации на ржавых бамперах. Грузовички с рисунками вдоль бортов, а еще Самюэли с булавами и Джины с их рогатками. Тут все и начинают сбегаться. Посмотреть на жонглирование, попробовать стрельнуть из рогатки, узнать Будущее, купить снадобье или мазь, переспать с девушкой — или хотя бы помечтать об этом — посмотреть, как псы рвут друг другу потроха. К ним всегда сбегается толпа. Только из-за их необычности. Конечно, нам необходимы цыгане. Всегда были нужны. Потому что, если время от времени не выгонять кого-то из своего города, как ты можешь знать, хозяин ли ты ему? Ладно, скоро появится старик, верно?

— Верно, — прохрипел он и сел на скамью, которая была почти в тени. Его ноги внезапно задрожали, лишились силы. Он вынул из сетки апельсин и после нескольких неудачных попыток все же сумел его очистить. Но к этому времени аппетит пропал. Вилли съел совсем немного.

Скамейка находилась на порядочном расстоянии от других, и Вилли не привлекал нежелательного внимания, как ему казалось. С такого расстояния он мог сойти за худого пожилого человека, решившего подышать чистым воздухом.

Он сидел, пока на него не наползла тень, сначала закрывшая его туфли, потом она поползла по ногам и наконец лужей собралась на коленях. Почти непомерное чувство отчаянья охватило его — чувство тщетности и безнадежности, неизмеримо более темное, чем эти невинные, дневные тени. Все зашло слишком далеко и это нельзя изменить. Даже Джинелли, с его психотической энергией не мог повлиять на происходящее. Он мог только обернуть все к худшему.

«Мне никогда не следовало…» — подумал было Вилли, но его мысли угасли, как затухающий радиосигнал. Он снова задремал. И снова оказался в Фэрвью, в Фэрвью, заселенном живыми мертвецами, в городе, где повсюду валялись оголодавшие трупы. Что-то клюнуло его в плечо.

— Нет!

Тук.

— Нет!

Но снова… тук… тук… тук…

Конечно, это был стервятник с гнилым носом, и Вилли не хотел поворачивать голову из страха, что он может выклевать ему глаза черными остатками своего клюва. Но…

Тук!

Да как настойчиво…

Тук! Тук!

Вилли медленно повернул голову, одновременно просыпаясь и видя…

…без особого удивления, что это Тадеуш Лемке сидит рядом с ним на скамейке.

— Проснись, белый человек из города, — сказал цыган и резко подергал Вилли за рукав искривленным, запятнанным никотином пальцем.

Тук!

— Ты видишь дурные сны. Их запах я чувствую в твоем дыхании.

— Я проснулся, — хрипло сказал Вилли.

— Ты уверен? — спросил Лемке с некоторым интересом.

— Да.

Старик был одет в двубортный саржевый костюм серого цвета, на ногах остроносые черные ботинки. Его редкие волосы были разделены на пробор и зачесаны назад со лба, который был таким же потрескавшимся, как кожа на ботинках. Золотая серьга поблескивала в одном ухе.

Гниение, как увидел Вилли, распространилось. Темные линии от руин носа побежали по всей левой щеке.

— Рак, — объяснил Лемке. Его яркие черные глаза — точь-в-точь птичьи, не отрываясь, следили за выражением лица Вилли. — Тебя это нравится? Тебя это радует?

— Нет, — сказал Вилли, все еще стараясь прогнать остаток сна, вернуть себя реальности. — Нет, конечно, нет.

— Не лги, — сказал Лемке. — В этом нет нужды. Это радует тебя… конечно, радует.

— Ничего меня больше не радует, — сказал Вилли. — Мне тошно от всего. Поверьте.

— Не поверю ни одному слову белого человека из города, — сказал Лемке. Он говорил с ужасающим добродушием. — Но ты болен, да? Ты думаешь так… Ты умираешь от своей худобы. Поэтому я принес тебе кое-что. Это добавит тебе жира, поправит твое здоровье… — его губы обнажили черные пни зубов в жуткой улыбке ходячего мертвеца. — Но только в том случае, если это кто-то съест.

Вилли взглянул на то, что лежало у него на коленях и увидел со смутным ощущением Дежа Вю, что это — пирог. Да, на толстой алюминиевой тарелке лежал пирог. Он вспомнил свои слова, те, что он говорил во сне: «Я решил, что больше не хочу быть толстым. Я предпочитаю остаться худым. Съешь его сама».

— Ты выглядишь испуганным, — удивился Лемке. — Слишком поздно пугаться, белый человек из города.

Он вынул карманный нож из жилета и открыл его, выполняя все движения с сосредоточенностью старого человека и уверенной в себе медлительностью. Лезвие было короче, чем у ножа Джинелли, но выглядело острее.

Старик воткнул лезвие в корку и провел им, сделав надрез дюйма три длиной, затем вытащил лезвие, с которого на корку пирога стали капать красные капли. Старик вытер лезвие о рукав пиджака, оставив на материи темно-красное пятно, потом сложил нож и убрал в карман. После этого он взялся искривленными пальцами за края гибкой тарелки и осторожно согнул. Разрез стал шире, открыв густую жидкость, в которой плавали темные пятна (вишни, наверное) — сгустки. Цыган расслабил пальцы. Разрез затянулся. Цыган снова выгнул края тарелки. Разрез раскрылся. От так и продолжал смыкать и размыкать щель, пока говорил. Вилли не мог отвести взгляда от пирога.