Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Мы подъехали с заднего двора и стали ждать снаружи. Наконец из черного хода вывалился парень в белом фартуке. Он беспечно шагал и насвистывал, словно с удовольствием вспоминая вчерашние танцы. С ведром в руке молодой человек направился в свинарник. Из открытой двери гостиницы вырвался свет и крепкий луковый дух, от которого у меня слюнки потекли. Ободренный радостным видом парня, я встал, вытянул Лили из темноты и поставил рядом с собой.

— Сэр! — окликнул я.

Парень покосился на нас:

— Кто там?

— Двое странников без гроша в кармане. Поделитесь с нами помоями, пока не накормили свиней? И позвольте переночевать в хлеву? Мы будем весьма благодарны.

— Помоями?! Маловато вы просите. Выйдите, чтобы я на вас посмотрел.

Я толкнул Лили вперед. Ее живот рос не по дням, а по часам, словно ему раньше мешала только моя слепота. Юноша удивленно хмыкнул.

— А вы, сэр?

Я сделал шаг, но не скинул капюшон.

— Мало ли кто шляется в наши дни по дорогам, — сказал он.

— Мы не разбойники. — Я задрал подол плаща, показывая, что безоружен. — Вашим постояльцам ничто не угрожает. Мы заночуем в хлеву.

— Откуда вы родом? Такой высоченный, да и выговор странноватый.

— Это не важно. Она англичанка.

— У английских туристов водятся денежки в кошельках, — добродушно усмехнулся парень. — Но какой прок нам, шотландцам, от английских нищих?

— Нищий — это он, — ответила Лили.

— А вы кто? — Парень вежливо поклонился.

Она задрала подбородок.

— Я его муза.

Он взглянул на ее живот:

— Я вижу, вы изрядно его вдохновили. — Парень рассмеялся и жестом пригласил войти. — Вы никогда не пробовали хаггис? Правда, он уже несвежий — за деньги такого не подают. Но ручаюсь, что это вкуснее помоев.

У главного входа внезапно послышался шум.

— Экипаж! — Он уронил ведро на землю, помои разлились: теперь не достанется ни свиньям, ни мне. — Ночь морозная. Согрейтесь в хлеву. У меня много работы, ужин принесу потом. — И он помчался обратно в гостиницу.

Мы с Лили ждали в хлеву, накрывшись моим плащом. В затхлом воздухе смешались запахи лошадей и кошек, приправленные ароматом соломы; от Лили тоже исходил ее солоновато-маслянистый запах. Вспомнив дразнящее благоухание вареного лука, я высказал надежду, что парень скоро вернется с хаггисом.

Лили прильнула к моей груди; я не видел ее лица, но услышал, как она негромко фыркнула от отвращения:

— Хаггис! Если б ты, Виктор, знал, что это такое, аппетита бы у тебя поубавилось.

— Чепуха. Надоело утолять жажду снегом и притуплять голод овсом. Даже тебе, наверное, хочется разнообразия. Разве у тебя нет странных желаний?

Она покачала головой.

— Ничего не хочу и ничего не испытываю. Все дело в ленивом червячке, которого я ношу внутри, — проворчала она. — Никак он считает себя шибко умным и надеется спрятаться от меня, если будет лежать смирно. Я почти не чувствую его — вижу лишь, какой больной и неуклюжей я стала. А ведь когда кухарка забеременела, ее фартук ходил ходуном, точно она скрывала под ним целый выводок ерзающих котят.

— Прелестное сравнение, учитывая, что тебе хотелось бы утопить этот выводок. По твоим же собственным словам.

Осторожно положив руку ей на живот, я подивился тайне рождения: один человек выходит из другого. Разумеется, мое рождение было не менее странным. Я почти понял причину неприязни Лили.

И вдруг — мелкая дрожь под ладонью!

Лили рассмеялась:

— Тебе нечего бояться, Виктор.

— Тебе тоже. — Я старался не повышать голос.

— Это мне-то нечего? Чисто мужской подход — ты схватываешь все на лету! Мужик получил удовольствие и был таков. Ему не надо вынашивать, рожать, кормить. Его жизнь не гложут по кусочку, год за годом, пока не останется такая малость, что и не разглядеть. Я заходила к жильцам в нашем имении, и меня испугали тамошние женщины. Не хочу превращаться в такое же ничтожество.

— Ну ты ведь живешь у себя дома не на птичьих правах, Лили. Там у тебя будут кормилицы, слуги, няни. Нужно только родить и отдать им ребенка. — Я говорил так, словно червь был уже мертв. — Ты еще можешь это сделать.

Она не успела ответить, как двери хлева внезапно распахнулись. Я вскочил на ноги, решив, что нас сейчас арестуют за убийство Мак-Грегора. Но это пришел парень из гостиницы.

— Извините, что задержался с ужином, — в волнении сказал он. — Это был не просто экипаж, а карета лорда!

Сквозь дверной проем я заметил во дворе карету: она была невероятно изящной, красивой и богатой. Я никогда таких не видел… Снаружи карета была начищена до блеска, и дверцы были столь искусно расписаны тропическими пейзажами, что, смотря на них, хотелось погреться на солнышке. Окна окаймляли изысканные резные завитки и закрывали бархатные шторки, по которым можно было догадаться о том, что внутри лежали плюшевые подушки. Четыре прекрасные гнедые кобылы били копытами по земле и выпускали из ноздрей пар.

Как раз то, что надо.

— Чу́дная колясочка! — воскликнула Лили. — Не припомню подобной роскоши, с тех пор как приезжал лорд Бэйнсбридж!

Парень взглянул вопросительно, но я покачал головой — мол, не обращайте на нее внимания — и вышел вслед за Лили. Я медленно приблизился к лошадям. Словно повинуясь моей воле, они нервно загарцевали и развернули карету обратно к дороге, тем самым облегчив побег.

— А где же прислуга? — спросил я, озираясь. — Лорд путешествует в одиночку?

— Их светлости пришлось поспешно выехать. Кучер сейчас помогает ему устроиться. Дал мне медяк, чтобы я почистил лошадей и накормил их суслом. Он сказал, что спустится проверить мою работу. — В доказательство парень показал монету.

— Кучер — так мы и поверили! Да на нем ливрея краше, чем мой выходной наряд, а ведь он всего-навсего…

Я зажал ему рот своей большой ладонью и удерживал руку, пока парень не смолк.

Втащив тело в хлев, я закрыл дверь и помог Лили сесть в карету.

Я представлял собой то еще зрелище: над крошечными козлами возвышался великан в капюшоне, мы мчались по дороге, и за спиной у меня трепыхалась накидка. Наклонившись вперед, я щелкал кнутом над головами лошадей и понукал их, нашептывая:

— В Таркенвилль, в Таркенвилль.

4 февраля

Парня из гостиницы я не задушил. Я уверен в этом — уверен, что его грудь вздымалась, когда я клал его на солому. Я просто подержал его, чтобы он затих. Не мог же я причинить ему этим вреда! Но все равно меня мучает совесть. Почему? Потому что я поднял руку на юношу, но не тронул Уолтона? Паренек был щедрый и добродушный. Хотел нас накормить. Возможно, он даже предложил бы Лили кровать, если бы нашлась свободная.