Алана Инош - Слепые души

 – А я вас и не боюсь, – сказала я, высвобождаясь из её объятий.

 Она не отпускала меня.

 – Может, уже перейдёшь на «ты»?

 – Может, я сама решу, когда мне переходить и переходить ли вообще? – отпарировала я. 

 – Хорошо, как скажешь, – улыбнулась Альбина и отпустила меня.

 Что мы делали дальше? Мы погуляли по аллеям, разговаривая преимущественно на общие темы. Я сказала пару слов о себе, она – о себе. Когда-то она была такой красавицей, что её фотография на обложке осчастливила бы любой журнал. И она блистала на обложках разных журналов во всех концах света, она была одной из немногих, кто в своей жизни немалого достиг сам, и она стала одной из преуспевших к двадцати шести годам. К двадцати семи она заставила свои деньги работать на себя, а в двадцать восемь она ослепла. Сегодня всё, что осталось от её красоты – это фигура, всё ещё стройная и прекрасная. Сейчас ей было тридцать четыре, и она была владелицей сети цветочных салонов и салонов подарков «Альбина». Её верная помощница в делах, её глаза, уши и правая рука – её старшая сестра Диана.

 – Не хочешь мороженого? – предложила она.

 Мы зашли в летнее кафе, и Альбина заказала две порции мороженого и кофе, после чего продолжила рассказ о себе. Она успела побывать замужем; после случившегося с ней несчастья она не стала дожидаться, когда муж её бросит, и ушла сама.

 – Впрочем, мы бы и так разбежались, – усмехнулась она. – После того как я отбила у него любовницу, он смотрел на меня волком, и для разрыва хватило бы и меньшего повода.

 Сказав это, Альбина несколько секунд молчала – выдерживала паузу, чтобы дать мне переварить то, что она сказала. Её слова насчёт любовницы мужа упали мне в живот холодным комком, как кусок мороженого, и я запила их глотком кофе. Альбина продолжила:

 – Я думала, что женщины преданнее мужчин, но ошиблась. Как только стало ясно, что зрение восстановлению не подлежит, она сбежала от меня... «Алечка, прости, мы больше не можем быть вместе, я возвращаюсь к Эдику», – вот что она мне сказала. И всё. С тех пор я одна.  Моя приятельница Маргарита, правда, пыталась меня познакомить... Это ни к чему не привело.

 Я решилась спросить:

 – А пластическую операцию сделать нельзя?

 – Уже было три, – ответила Альбина. – Врачи сказали, что полностью внешность восстановить невозможно.

 Это была не авария: какой-то псих плеснул ей в лицо какой-то едкой дрянью, которая попала преимущественно в глаза.

 – Его хотя бы посадили? – спросила я, шокированная.

 – Признали невменяемым, – ответила Альбина. – Поместили в психушку. Эдика я бросила первая, чтобы было не так унизительно. А она... О ней я больше не хочу вспоминать. Что-то мы засиделись, ты не находишь?

 Я согласилась, что неплохо было бы пройтись. Я вышла из кафе, забыв о том, что Альбина всё-таки незрячая, и мне следовало бы ей помочь, но она сама нашла дорогу к выходу.

 – Не убегай далеко, Настенька, – услышала я у себя за спиной её голос. – Мне бы не хотелось тебя потерять.

 Я подождала её. Она нащупала мою руку и сжала. Теперь, после всего рассказанного ею, это приобретало новый смысл, который вызывал у меня холодок в низу живота. Альбина сжимала мои пальцы ласково и со смыслом, но это, как ни странно, не вызывало у меня отталкивающего чувства. Я даже испытывала к ней своего рода уважение за то, что она, вопреки своему увечью, которое другого, более слабого человека могло бы заставить опустить руки, продолжала жить и даже работать. Она не сидела ни на чьей шее и была материально независима, ездила с водителем на шикарном джипе и расставалась с тысячерублёвыми купюрами с такой же лёгкостью, с какой я расстаюсь с десятками. Рядом с ней я чувствовала себя жалкой неудачницей – притом, что я-то зрячая! Пару минут мы шли по аллее, не говоря ни слова: я подавленно молчала, а Альбина вслушивалась в моё молчание. Наконец она сказала:

 – Ты что-то примолкла, Настенька. Как будто отгородилась стеной... Ты рядом и одновременно далеко от меня. Я напугала тебя или шокировала? Скажи хоть что-нибудь.

 Я проговорила:    

 – Да мне и сказать-то особенно нечего... Моя жизнь была далеко не такой яркой, как ваша. Со мной не случалось ничего интересного, всё как у всех. Серенько и скучно. Я – одна из миллионов, я никто.

 Альбина даже остановилась.

 – Что ты, Настенька! Не говори так. Господи, как же ты ошибаешься! Глупенькая моя...

 И она вдруг обняла меня прямо посреди аллеи. Мимо шли люди, и мне казалось, что на нас все смотрят. Признаться, в этот момент мне было весьма неуютно. Ветер взвихрил метель из белых лепестков, а в небе прокатился гром, последний аккорд которого отдался у меня в груди странным двойным ударом.

 – Больше никогда так не говори, – сказала Альбина. – И даже думать не смей. Потому что это неправда.

 У меня в горле стоял горько-солёный ком.

 – Что вы во мне нашли?

 – Не могу описать словами, – шевельнулись её губы совсем близко от моего лба. – От тебя, от твоих рук исходит какое-то тепло... волшебное. Из-за него я и побежала за тобой, как собачка на поводке. Меня ещё ни к кому так не влекло. Прошу тебя, не говори о себе плохих слов, они режут мне сердце... и плакать хочется. Только я не могу плакать.

 Поверите ли, но моё сердце вдруг согрелось. Всё это было очень странно, но приятно и волнительно. Мне хотелось сказать, что меня тоже так не влекло ещё ни к одному человеку, но вместо этого я сказала:

 – Может, отпустите меня? На нас все смотрят.

 – Плевать, – ответила Альбина. – Я не хочу тебя отпускать. Если я тебя отпущу, мне будет плохо без тебя.

 Мы бродили по парку, не обращая внимания на гром, и мне было непонятно, почему все люди как будто испарились. А когда хлынул дождь, я это поняла, но было уже поздно. Прежде чем мы нашли укрытие, мы успели основательно вымокнуть, но Альбина была этим нисколько не раздосадована, она даже смеялась.

 – Давненько я так не промокала!

 Мы заскочили в пустую беседку. Лило как из ведра, громыхало и сверкало, деревья тревожно раскачивались и вскидывали ветки, как в каком-то странном танце, летели оторванные листья и маленькие веточки – гроза была в самом разгаре. Пахло свежестью и сыростью, мокрой травой и землёй. Взглянув на Альбину, я увидела, что её мокрая чёлка неестественно съехала набок, пробор тоже находился не там, где должен был находиться, и вообще у всей причёски был неестественный и нелепый вид. Нет, она была не просто растрёпана грозовым ветром, она странно сместилась куда-то вбок вместе с чёлкой и пробором. 

 – Что у вас с волосами? – удивилась я.

 – Это парик, – призналась Альбина. – И скажу тебе: нет ничего противнее, чем мокрый парик! Уж лучше совсем без него.