Райдо Витич - Чудес не бывает

— Поздравляю!

— Прибавите жалование за развлечение, милорд! — крикнул ему Гарт, отстающий на полкорпуса от Галиган.

У того с математикой были проблемы, и видно что-то не сошлось, потому что герцог с хмурой озадаченностью покосился на мужчину.

К ночи Орри решил, что они достаточно оторвались от людей Боз и решился разбить лагерь для отдыха.

Костер разводить не стали, незачем время тратить и всякую шваль привлекать. Принялись располагаться в темноте, готовиться ко сну.

Даган раскинул свой плащ и крепко обнял Исвильду, укрывая вторым. Замерзнуть он ей не даст:

— Спи, — поцеловал в лоб. Девушка тут же подставила губы, требуя награды за проявленную смелость в кабаке. Оррик рассмеялся. Под плащами началась возня, навевающая каждому свое.

— Послезавтра у меня свадьба, — мечтательно прошептал Галиган, глядя на звезды, зажегшиеся в ночном небе.

— Вы для начала доживите до завтра, — посоветовал Гарт, устраивая себе подстилку из веток и лапника.

— Вы в конец обнаглели, мессир Гарт, — вздохнул герцог: ну, что за проза?

— Привыкайте, милорд, я буду вашим садовником, — постановил мужчина, укладываясь спать.

Галиган закашлялся, `польщенный' перспективой. И вдруг заржал, сообразив, что с ним обходятся как с обычным человеком, равным по цели и духу. Приятное ощущение, черт возьми, чувствовать себя равным бывалым воякам, быть одним из небольшого братства по спасению прекрасной дамы, знать, что рядом плечо друга и оно не предаст и также как ты на него, надеется на тебя и верит.

Друга! И не одного, а четверых!

И что богатство Даган по сравнению с этим?

— Спать! — осек его довольный смех Лексинант, дежурящий по лагерю. И Галиган послушно смолк, закрыл глаза, поворачиваясь на бок. Но улыбка еще долго блуждала по губам счастливого герцога, только сейчас познавшего тайну бытия.

Глава 19

Орри чуть подремал и встал, решив сменить на посту Лебрента. Но тот видно спать вовсе не собирался — сидел у дерева, чутко прислушиваясь к звукам ночного леса, и жевал ветку ракиты. Даган сел рядом и шепотом попросил:

— Расскажи.

— Что?

— Все. Откуда и что о Боз знаешь, об Исвильде. Почему с нами поехал. Зачем вообще тебе эта каша, какая в том тебе выгода и что хочешь.

— Сам как думаешь?

— Устал думать, — признался честно. — Мысли у меня просты как клинок — обезопасить Исвильду. Натерпелась она.

Мужчина согласно кивнул:

— Поэтому я с вами. Давно слушок прошел — жив кто-то из Де Ли. Не обманула молва. Правда Исвильду я меньше всего живой видеть ожидал. Из-за нее все началось, ее первой должны были кончить.

— О чем ты? — нахмурился Даган.

— О том, что по чести я ее за Максимильяна принял сначала. Клинком-то она как Лемзи играла. Не думал, что он сестру своему мастерству научит.

— Ты знал Лемзи?

— Не близко.

— Не вилял бы ты, объяснил по-человечьи? — попросил Орри. Мужчина улыбнулся:

— Я б объяснил, да что-то не могу, а что-то только сейчас и вырисовывается.

— Спасибо, друг, — поджал губы Даган: поговорили, ничего не скажешь!

— Не сердись. Если б я не увидел, как ты к Исвильде относишься, я б слова вообще не сказал.

— Что за забота у тебя к ней?

Мужчина помолчал, поглядывая в расцветающее утренними красками небо, и спросил:

— Хочешь, расскажу историю?

— Жажду, — заверил Оррик.

— Жила была девочка. Росла в обычной семье, получала обычное воспитание, и как обычно пришла пора ей влюбиться. И любовь первая была тоже, обычной — несчастной. Дружок ее оказался парнем ветреным, глупым. Сделал ей ребенка и умчался совершать воинские подвиги. Родители, узнав о грехе дочери, сначала хотели отправить ее в монастырь, но потом передумали — жених объявился, что за хорошее приданное готов был закрыть глаза на некоторые недостатки невесты. Понятно он не знал, что она беременна — родители сваливали все на недуг дочери. Сыграли свадьбу, и вскоре недуг сказался так сильно, что она разрешилась от бремени раньше любого приличного срока. Муж был в отъезде, и когда она родила, знать не мог. С помощью верной служанки удалось скрывать какое-то время, что дитя явилось на свет. Но надо сказать, что муж этой несчастной был мужчиной жестоким и неглупым, и как та не уверяла его, что ребенок родился таким большим сразу, он не верил, хотя сомнения все же она в него посеяла. Он признал его. Однако это не спасло дитя от неприятностей, как и его мать. Ночью муж забрал ребенка и отвез в лес, оставив на волю Божью, что, по его мнению, и должна была решить спор — чей ребенок. Его, значит, вернется, нет, значит, и печалиться не о чем. К утру мать обнаружив исчезновение дитя впала в истерику и умоляя мужа вернуть ребенка призналась в грехе. Муж, понятно, стал неумолим, и бедная женщина заработала нервную горячку. Она сходила с ума по ребенку и выла на весь замок. Ее заперли, связали, убедив мужа, что она невменяема. Впрочем, так и было. Она повредилась умом от горя. Но ребенок остался жив. По лесу, видно посланный по воле Божьей, проходил отряд всадников, что, услышав крики голодного младенца, без труда нашли его в зарослях ракиты и взяли с собой. Пеленки удивили их — явно не тряпье крестьян. К тому же вензеля… Отряд остановился в замке родственника мужа несчастной женщины. Ему рассказали эту странную историю, показали младенца. Увидев и узнав дитя, родственник разгневался и призвал нечестивца, что решил избавиться от ребенка столь зверским способом. Произошел неприятнейший разговор, в котором каждый стоял на своем и не собирался верить и слушать другого. После родственники не общались, рассорившись вконец. Один был уверен, что прав он, а его собеседник закоренелый негодяй, другой, что прав он, а его оппонент выжил из ума. Ребенок остался в пригревшем его замке и рос вроде признанным, а вроде нет. И понятия не имел, что его мать жива. А та, после четырех лет заточения и муштры, совсем одичала и стала похожа на дрессированную лошадь. Родила одного ребенка, через некоторое время другого и вроде бы успокоилась, но как-то раз увидела свое погибшее дитя. Узнать его было нетрудно — лицо, стать, манеры — вылитый возлюбленный, что по странности, которым в этой истории несть числа, был похож на ее мужа. Эта схожесть сбивала с толку и его, заставляя возвращаться к сомнениям и вновь пытать женщину. Та, пугаясь, путалась, говоря то одно, то другое и окончательно заморочила голову мужу. Но суть не в том. Когда она поняла, что ее первый ребенок жив, маска безвольной куклы спала и в испуге, что участь несчастного ребенка будет и участью других ее детей, решила бежать. Надо сказать, ее можно понять. За приличный срок жизни с мужем она поняла, насколько тот жесток и груб, злопамятен и невоздержан. Она была уверена — он ненормален. И бежала. Старшего ребенка забрать не удалось — того с пеленок держали отдельно от матери, боясь, что та заразит его своим безумием, но младший был с ней, хоть и под присмотром многочисленных нянек и стражей. И вот в одну ночь женщина попыталась скрыться с ним, но…