Роберт МакКаммон - Моё!

Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома — конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.

— Вот здесь, — сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. — Вот где родилась твоя мама.

Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, — из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зеленый цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит — это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы — одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара — студентка-математик из Беркли — давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.

А потом, ранним вечером первого июля, Дженет Снеден и Эдвард Фордайс поехали купить пиццы и по пути домой, выезжая с парковки, помяли автомобиль свиней.

«Все путем, все путем, — сказал Эдвард, когда они с Дженет рассказали об этом, вернувшись с холодной пиццей. — Все спокойно».

— ИДИОТ! — заорал Лорд Джек в исхудалое, заросшее бородой лицо Эдварда, вскочив со стула, как пантера. — Ты мудак! Почему ты не смотрел, куда ты едешь?

— Да ничего не случилось! — Дженет, крохотная и взрывная, как шутиха, тоже вскочила на ноги. — Просто мы прошляпили. Затрепались и прошляпили. Маленькая вмятинка, вот и все.

— Ага, — согласился Эдвард. — Разбили себе стоп-сигнал, а свиньям — ни фига. Мы же не думали, что они нас подопрут под самую задницу.

— Эдвард! — Это был спокойный восточный голос Чин-Чин, похожей на резную желтую камею в раме волос цвета воронова крыла. — Они у тебя спросили водительские права?

— Ага. — Быстрый взгляд на Лорда Джека. Мэри сидела в кресле-качалке, сложив руки на выпуклости живота, где был ребенок Джека. — Но все путем!

Права были поддельные, как у них у всех. Эдвард откинул назад длинные каштановые волосы, связанные в конский хвост.

— Легавый даже посмеялся насчет этого, сказав, что он на прошлой неделе разбил свою машину и что его старуха до сих пор его за это пилит.

— Свиньи за вами не следили? — спросил Акитта Вашингтон — широкогрудый негр с африканскими бусами и амулетами на шее. Он подошел к окну и выглянул на улицу.

— Нет. Да нет, черт побери. На хрен им за нами следить? Голос Эдварда слегка дрогнул.

— Потому что, — сказала Мэри из своего кресла-качалки, — у свиней бывает шестое чувство. — У нее были золотистые волосы, свисавшие по плечам, и безмятежное лицо: лицо Мадонны среди изгоев. — Некоторые свиньи чуют страх. Она склонила голову набок, и глаза ее смотрели холодно и пристально. — Как ты думаешь, Эдвард, свиньи не учуяли в тебе страха?

— Да хватит это пережевывать! — рявкнула Дженет. — Свиньи нас не просекли, ясно? Они просто проверили права Эдварда и нас отпустили, и все!

Лорд Джек начал расхаживать по комнате: плохой признак.

— Может быть, и действительно все в порядке, — сказала Диди Морз, сидевшая на полу, чистя револьвер теми же пальцами, которые могли превращать серую глину в произведения гончарного искусства. Она была очаровательной молодой женщиной с зелеными глазами и красной, как боевое знамя, косой — крепко сбитая фермерская дочь из Айовы. — Может быть, в самом деле ерунда.

Санчо фыркнул, куря самокрутку. Гэри Лейстер уже атаковал пиццу, а Джеймс Ксавье Тумбе сидел с зажатой в зубах трубкой и книгой хайку на коленях, и его лицо было бесстрастным, как у черного будды.

— Мне это не нравится, — сказал Джек. Он подошел к окну, выглянул и опять зашагал. — Мне это не нравится. — Он продолжал шагать по комнате, пока остальные тоже подключались к пицце. — Сноуден! — сказал он наконец. — Ступай наверх и посмотри из окна спальни.

— А почему именно я? Всегда самые говенные поручения мне!

— МАРШ! — рявкнул Джек. — А ты, Эдвард, тащи свою задницу наверх и смотри из арсенала. — Это была комната, где в стенах было спрятано все их оружие и боеприпасы. — Шевелись, я сказал! Сейчас, а не на следующей, мать твою, неделе!

Они ушли. Буравящий голубоглазый взгляд Джека нашел Чин-Чин.

— Ступай к «Каразелле» и купи газету, — велел он ей. Она отложила недоеденную пиццу и вышла, не задавая вопросов, понимая, что ей велели выйти и понюхать воздух — не воняет ли свиньями. Затем Джек подошел к Мэри и положил ей руку на живот. Она стиснула его пальцы и поглядела на его яростную красоту, длинные белокурые волосы по плечам, ястребиное перо, свисающее из кольца в его правом ухе. Мэри начала говорить «я люблю тебя», но остановилась. Лорд Джек не верил в эти слова. То что, выдается за любовь, говорил он, это оружие Государства Компостирования Мозгов. Он верил в отвагу, правду и верность братьев и сестер, желающих отдать свои жизни друг за друга и за правое дело. «Любовь» между двоими, считал он, пришла из фальшивого мира чопорных ханжей и их роботообразных наманикюренных проституток.

Но она ничего не могла с этим поделать. Она любила его, хотя и не осмеливалась это сказать. Его гнев мог ударить, как молния, оставив на своем пути пепел.