Энн Райс - Песнь серафимов

Его взгляд был устремлен на Флурию, пока он откидывал заснеженный капюшон.

Флурия упала в его объятия.

Шериф был в мрачном настроении, и неудивительно.

— Брат Тоби, — сказал он, — твой совет верующим помолиться маленькому святому Уильяму привел к ошеломительным результатам. Толпа штурмом взяла дом Меира и Флурии в поисках реликвий, оставшихся от Лии, и растащила всю ее одежду. Флурия, дорогая моя, ты проявила бы мудрость, если бы собрала платья и принесла их с собой в замок. — Он вздохнул и огляделся, словно искал что-нибудь, по чему можно как следует ударить кулаком. — Уже пошли слухи о чудесах, какие совершает твоя дочь. Чувство вины подвигло леди Маргарет на маленький крестовый поход.

— Почему же я не предусмотрел этого! — в отчаянии вскричал я. — Я всего лишь хотел, чтобы они ушли.

Меир крепко сжимал в объятиях Флурию, как будто мог защитить ее от мира. На его лице застыло обреченное выражение.

Шериф дождался, пока слуги выйдут и дверь закроется, после чего обратился прямо к супругам.

— Евреи под усиленной охраной, но кое-где уже горят костры, — сказал он. — Благодарите небеса за ваши каменные дома. И за то, что Меир успел отправить письма с просьбами о пожертвованиях. А еще за то, что старейшины уже передали братии и монастырю порядочную сумму в золотых марках.

Он замолк и еще раз вздохнул. Беспомощно посмотрел на меня, затем сосредоточился на Меире и Флурии.

— Я должен сказать прямо, — произнес он, — ничто не отвратит резню, если ваша дочь собственной персоной не появится здесь и не положит конец этой безумной кампании по причислению ее к лику святых.

— Да, именно так и будет, — сказал я, прежде чем кто-то из них успел заговорить. — Я еду в Париж. Полагаю, я найду брата Годуина, вашего защитника, в монастыре доминиканцев рядом с университетом? Отправляюсь немедленно.

Шериф колебался. Он взглянул на Флурию.

— Ваша дочь сможет вернуться в город?

— Да, — ответил я. — И конечно же, всеми уважаемый брат Годуин прибудет вместе с ней. Вы должны продержаться до его приезда.

Меир и Флурия лишились дара речи. Они смотрели на меня так, словно полностью от меня зависели.

— Но до тех пор, — продолжал я, — не позволите ли вы старейшинам прийти сюда, чтобы посоветоваться с Меиром и Флурией?

— Исаак, сын Соломона, лекарь, уже здесь, — сообщил шериф. — Если понадобится, я приведу остальных. — Он провел рукой в перчатке по мокрым седым волосам. — Флурия, Меир, если ваша дочь не может вернуться, прошу вас, скажите мне об этом сейчас!

— Она вернется, — заверил я. — Даю вам честное слово. А вы молитесь, чтобы мое путешествие прошло успешно. Я поеду так быстро, как только возможно.

Я подошел к супругам и положил руки им на плечи.

— Верьте в Бога, верьте в Годуина. Я разыщу его как можно скорее.

13

ПАРИЖ

К тому моменту, когда мы достигли Парижа, я был сыт по горло средневековым способом путешествовать, и впечатлений мне хватило бы на целых четыре жизни. Передо мной сменялись необычайные виды — от поразительных перенаселенных фахверковых домов Лондона до живописных нормандских замков на холмах, — снег падал не переставая, засыпал деревни и города, через которые мы проезжали, но все мысли были только об одном поскорее разыскать Годуина и изложить ему суть дела.

Я говорю «мы», потому что Малхия время от времени появлялся и даже проехал часть пути до столицы в повозке рядом со мной. Однако он не давал мне никаких советов, лишь напомнил, что жизни Меира и Флурии полностью зависят от моих действий.

Когда Малхия появлялся, на нем была ряса монаха-доминиканца. Каждый раз, когда я застревал в пути, он возникал и напоминал мне, что в карманах у меня много золота, что я достаточно силен и способен преодолеть все преграды, после чего обязательно появлялась телега или повозка и добродушный возница охотно усаживал нас среди тюков, или на дрова, или что там еще он вез. В каких только экипажах я не ночевал за время пути.

Самым мучительным отрезком пути стала переправа через Ла-Манш. Погода была отвратительная, и меня всю дорогу рвало на палубе маленького судна. Порой казалось, что мы вот-вот утонем, так бушевало зимнее море. Я не раз спрашивал Малхию, могу ли я погибнуть при исполнении его поручения, но не получал ответа.

Мне хотелось обсудить с ним все, что происходит, но он не позволял мне, напоминая, что остается невидимым для остальных. Люди сочтут меня ненормальным, который разговаривает сам с собой. Что касается мысленной беседы, он утверждал, что у меня получается слишком невнятно.

Я решил, что это отговорка. Мне было понятно: он хочет, чтобы я сам довел дело до конца.

Наконец мы беспрепятственно въехали в ворота Парижа. Малхия напомнил, что Годуина надо искать в университетском квартале, и покинул меня, сурово подчеркнув, что я явился сюда не ради того, чтобы праздно глазеть на громадный собор Парижской Богоматери или бродить по окрестностям Лувра, а лишь для того, чтобы незамедлительно найти Годуина.

В Париже стоял такой же пронизывающий холод, как и в Англии, но от скопления человеческих существ, населявших столицу, воздух разогревался. К тому же повсюду горели небольшие костры, вокруг которых грелись люди, обсуждавшие ужасную погоду и непривычный мороз.

Я знал из книг, что в Европе как раз начался период необычайного похолодания, продлившийся несколько веков, и еще раз порадовался тому, что доминиканцам разрешено носить шерстяные чулки и кожаные башмаки.

Что бы ни говорил Малхия, я сразу же направился в сторону Гревской площади и долго стоял перед недавно завершенным фасадом Парижской Богоматери. Я изумлялся при виде собора и раньше, в своем времени, и теперь снова был ошеломлен его размерами и великолепием. Я никак не мог осознать того, что в самом начале путешествия через эпохи передо мной явился этот собор, один из самых великих храмов.

Часть его была в лесах, где сновали рабочие, однако фасад был почти закончен.

Я вошел внутрь и увидел, что в сумрачной церкви полным-полно народу — одни стояли на коленях, другие переходили от раки к раке. Я опустился на голый камень рядом с одной из уходящих ввысь колонн и помолился о даровании мне храбрости и силы. Пока я молился, меня охватило странное ощущение, будто я действую за спиной Малхии.

Я напомнил себе, что это глупость, что мы оба действуем во имя Господа. И на моих губах сама собой возникла давняя молитва: «Милостивый Боже, прости меня за то, что я отдалился от Тебя».

Отбросив все посторонние мысли, я прислушался к указаниям Господа. Я стоял на коленях внутри величественного монумента веры, только что построенного, и это наполняло меня немой благодарностью. Я исполнил все, чего требовал от меня гигантский собор открылся для голоса Творца и склонил голову.