Мария Барышева - Мясник

— Да, очень понравилось, — она затянулась сигаретой, подумав, что даже у табака сегодня какой-то призрачный осенний привкус, обвела взглядом маленький облетевший сад, грядки с полегшими помидорными стеблями, груду опавших листьев, розовый куст, рядом с которым кто-то рассыпал пустые створки мидий. Голубоватые изнутри раковины напомнили ей берег, по которому не удалось напоследок прогуляться, и от этого покидать поселок стало еще грустней. — Здесь мне преподали хороший урок. Жаль, что нельзя еще задержаться… из-за какого-то…

— Предателя, — Костя ухмыльнулся, и из-под лезвия поползла еще одна стружка. — Жреца-отступника. Ладно, ладно… понимаю — все прочие не менее опасны. Беги отсюда — и как можно быстрей.

— Прочие?

— Беги отсюда, — глухо повторил Костя. — Светка и Шестаков уехали, но они вернутся за тобой. Они обязательно вернутся, я знаю. И те, другие, тоже вернутся. А здесь еще остались моя мать и Измайловы. Они тоже тебя не отпустят, уж поверь мне, и хорошо, что ты их не предупредила об отъезде. Беги и найди своего друга, Славу, — он единственный стоящий человек из всех, кто тебя окружал.

— А ты?

— А что я? — он начал вертеть в деревяшке кончиком ножа. — Я не претендую. Что мог — я сделал, а так… вникать дальше во все это мне бы не хотелось. Никогда не любил играть в странствующих рыцарей. Я — человек простой. Здесь мой дом, мать… буду жить, найду чем заняться, может, — Костя поднял голову и подмигнул Наташе, — глядишь, еще и бабу себе подыщу… непритязательную — где жить — есть, да и сам я, так сказать, в принципе, в рабочем состоянии.

— Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что я с тобой сделала? — Наташа провела ладонью по гладко зачесанным волосам и пристально взглянула на него. — Господи, если кто-то испортит картину…

— Я знаю! — резко перебил ее Костя и неопределенно пожал плечами. — Мне тебя прощать не за что, у себя проси прощения. А ты забрала у меня мою глупость… тогда, в ту ночь, и ты меня многому научила. Наверное, даже и рисовать меня уже не надо было, после того, как я увидел свою мать на коленях… я понял, что думать надо не только о себе. Мне было плохо, но ей — в сто раз хуже. А сейчас я живу, от меня есть толк, — он выставил перед собой руки, растопырив пальцы. — Мать все эти два года только и делала, что ревела да меня, дурака, лечила после очередной неудачной попытки свалить из этого мира ко всем чертям! Нет, мне не за что тебя прощать. И знаешь — найдешь ты эти картины или нет — это не так уж важно — важно, чтобы не было новых. Поверь мне, такой врач, как ты для людей слишком хорош. И опасен. Думаю, твои бывшие натуры преподнесут тебе еще немало сюрпризов. Ты знаешь, Наташка, я ведь никогда не любил готовить — терпеть не мог, а сейчас мне это почему-то доставляет дикое удовольствие.

Наташа молча, непонимающе посмотрела на него. Костя сплюнул и небрежно махнул рукой.

— А, ладно, может я и ошибаюсь! О, это кажется за тобой!

Услышав шум подъезжающей машины, Наташа подняла голову. Возле дома Лешко притормозил темно-красный «жигуленок», передняя дверца распахнулась и из машины выглянул водитель.

— Иду! — крикнула Наташа, медленно встала и пошла в дом за сумкой.

Костя проводил ее до машины. Когда таксист захлопнул багажник и снова сел на свое место, и Наташа, открыв дверцу, повернулась к Лешко, чтобы попрощаться, он протянул ей тщательно сложенную бумажку.

— На вот… написал недавно… возьми на память. Ну, все… давай, счастливо… — Костя пожал ей руку, а потом вдруг слегка покраснев, сказал смущенно — даже не сказал, пробормотал: — Слушай… ну… может, чмокнешь на прощание… если, конечно… — он вздернул голову с некоторым вызовом, — если тебе… не неприятно.

— Ой, глупый! — воскликнула Наташа, наклонилась к нему, обняла и звонко поцеловала сначала в обе щеки, а потом в губы. — До чего же глупый!

— Ладно, ладно, — проворчал он недовольно. — Все, езжай, а то дядя заждался — сдерет с тебя за простой. Все, пока! Не забывай… и я помнить буду. Может, еще и встретимся.

Наташа отвернулась и нырнула в машину, хлопнув дверцей. «Жигуленок» осторожно развернулся на узкой дороге и медленно поехал прочь, подпрыгивая на выбоинах, и серый дом и инвалидное кресло у забора с застывшим в нем человеком поплыли назад — все дальше и дальше, пока не исчезли за поворотом. Закусив губу, она отвернулась и потерянно уставилась в боковое окно.

Когда машина проезжала мимо дома Измайловых, из его дверей вдруг выпорхнула Нина Федоровна и побежала за машиной, что-то крича. Ее пепельный паричок сполз набок, незастегнутое пальто распахнулось, и врач походила на диковинную нескладную тонконогую птицу, которая летела следом, пытаясь вернуть что-то, жестоко и несправедливо у нее похищенное. Наташа съежилась и зажала уши, водитель прибавил газу, и «жигуленок», дребезжа, унесся, оставив Нину Федоровну далеко позади. Вскоре он уже взбирался по подъездной дороге вверх, к трассе, и Наташа обернулась, в последний раз увидев, как удаляются поселочные домики, высокие изящные башенки «Сердолика», зеленые пирамидки кипарисов, поблескивающая поверхность моря, в котором когда-то жили нереиды… По небу на западе расползалось зловещее грязно-алое пламя заката, и клочья облаков горели в нем, наливаясь кровью уходящего солнца.

— К ветру, — неожиданно сказал водитель, и она повернулась, вопросительно глядя в зеркало обзора.

— Что?

— Говорю, закат жутковатый. К сильному ветру, может и к буре. И по радио утром говорили. Циклон идет. Надо же — только погода устоялась. Коварный крымский климат… вот ведь как все переменчиво…

— Да, — рассеянно ответила Наташа и снова отвернулась к окну.

Часть 3

БУРЯ

Все неожиданное гнет нас сильнее, невиданность прибавляет тяжести бедствиям, всякий смертный, удивляясь, горюет больше.

Уговорить мать уехать из города оказалось сложнее, чем думала Наташа. Во-первых, она совершенно не понимала, зачем это нужно, поскольку Наташа не могла предоставить ей убедительных причин, чтобы не взволновать, отделываясь только одной: «Так надо!» Во-вторых, проведя в нем всю свою жизнь, к старости она даже помыслить не могла о том, чтобы покинуть родную квартиру, оборвать разом все корни — длинные, разветвленные, глубоко вросшие в городскую почву. В-третьих, говорила Екатерина Анатольевна, у нее уже не то здоровье, чтобы куда-то там ехать, и вначале разговор постоянно заходил в тупик, Екатерина Анатольевна расстраивалась и пугалась все больше и больше, а Наташа злилась, не в силах объяснить, что просто хочет спрятать ее и тетю Лину.