Мэйв Флай - С. Дж. Лид

моего платья, продев их в отверстия, которые я просверлила в верхней части его хрящей, и в тканевые мышиные ушки. В завершение я прикрепила к ним маленькие бантики. Лиз кричит из своего неподвижного положения, сидя на полу, или пытается это сделать. Это трудно, потому что ее рот заклеен скотчем, так что в кои-то веки она не может говорить со мной.

- Я думала, что твое прежнее образование принцессы научило тебя лучше беречь голосовые связки, - говорю я.

Она брыкается, бьет ногами, ударяется затылком о стойку, опрокидывая бутылку вина, которая разбивается вдребезги на полу. Я огибаю стекло, тянусь вниз и поднимаю большой осколок, на котором осталась часть этикетки. Я качаю головой.

- Лиз, это был прекрасный винтаж.

Лиз плачет. Я подбрасываю гаечный ключ взад-вперед между ладонями, кручусь в своем красивом платье принцессы.

- Знаешь, ты права. Мы заслуживаем выпить. Тост за давнюю дружбу.

Я откручиваю крышку бутылки с водкой и выливаю ее на лицо Лиз, пока она не задыхается, а затем делаю несколько долгих крепких глотков сама.

Лиз корчится и кричит, ее глаза прикованы к моим ушам.

На нашей вечеринке раздается жужжание, и я подхожу к своему телефону, который, видимо, принесла сюда. Я смотрю на экран и медленно осмысливаю то, что вижу.

Он звонит и звонит.

ГОРЯЧИЙ БРАТ КЕЙТ.

Он звонит. В то время, как я просила его не звонить. Когда я думала, что он позвонит, а потом... И снова во мне шевелится эта штука, эта колючая растрепанная штука, чувство, опасно похожее на надежду, на желание, на...

Оно превращается в ярость.

То, что я должна чувствовать что-либо, кроме ярости, наполняет меня еще большей яростью, разжигает огонь, который, как я теперь понимаю, никогда не погаснет. Как он смеет так поступать со мной. Как он смеет думать, что может.

Я беру гаечный ключ и разбиваю телефон. Оттягиваю его назад и бью снова и снова, пока от него не остаются только стекло, микросхемы и детали. Бессмысленно. Не важно. Даже смешно, что такой предмет вообще может иметь какую-то ценность.

Я задыхаюсь, тяжело дыша. Я поправляю уши. Лиз все еще борется, трясется, плачет и так далее. Но я снова спокойна. Спокойна в своей ярости. Спокойна в своей жажде крови. Волк, обезьяна и я. В ярости есть такая простота, такая прекрасная неподвижность.

Но Гидеон позвонил. Моя грудь. Это давление, когти, тянущие меня. Гидеон на другом конце телефона, в моем сознании, проникший в мой разум и мой мир. Гидеон...

Крик банши проносится по подвалу, отскакивая от стен и возвращаясь к нам, оглушительный и полный жестокости. Лиз закрывает глаза и хнычет еще громче. Но крик принадлежит не только ей. Я - банши. Это я выкрикиваю свою ярость в этом нечестивом звуке.

А потом...

Я закончила. Я закрываю рот.

Я вдыхаю воздух в комнате, прочищаю горло и поправляю платье.

Я поворачиваюсь к Лиз и медленно, целеустремленно иду к ней.

Я сажусь напротив нее, бутылку кладу между ног.

- Я открою тебе секрет, - говорю я. - Раз уж мы здесь вдвоем. У меня уже давно не было девичника с ночевкой. И в детстве у меня их было не так уж много, - мой голос немного охрип от звука, который я только что издала. Я прислонилась спиной к стене винных стеллажей напротив ее. - Ты производишь впечатление человека, у которого было одинокое детство. Не пойми меня неправильно. У меня были друзья. Но... это еще более одиноко, понимаешь? Когда тебя окружают люди, даже много людей, но они просто не могут понять, кто ты такой. На самом деле, это мучительно. Невольно начинаешь сомневаться, в чем смысл, и стоит ли вообще ради этого задерживаться. Иногда я задаюсь вопросом, Лиз, бывали ли у тебя такие моменты между бесконечными просмотрами старых мультфильмов и поездкой на работу в твое любимое место на земле, когда ты не совсем понимала, почему все еще чувствуешь себя одинокой, не совсем понимала, чего тебе не хватает. Хуже, когда у тебя почти что что-то есть. Когда у тебя так много всего, что ты можешь назвать хорошим, и все же ты этого не чувствуешь, по-настоящему.

Лиз хнычет, и я наклоняюсь вперед. Она вздрагивает в ответ.

- Хочешь еще? - говорю я, протягивая ей бутылку.

Она качает головой, отворачивается от меня в сторону винного стеллажа и закрывает глаза.

- Ты нашла настоящее счастье с Андрэ, не так ли? - говорю я.

Она снова поднимает глаза к моим ушам - ушам Андрэ - и всхлипывает.

- Вот в чем дело, Лиз, - говорю я, снова садясь напротив нее и делая глоток, вытирая рот тыльной стороной ладони. - Мы с Кейт все усложнили для тебя. Отчасти. Конечно, мы делали то, что не должны были делать за кулисами, но когда дело доходило до работы, мы появлялись на каждой смене - кроме одной, и я действительно могу объяснить, почему, - и мы делали хорошую работу. Мы приносили людям настоящую радость, и никогда не было ни одной жалобы от клиентов. Мы с Кейт выкладывались по полной и никогда не подводили. Мы все могли бы стать друзьями, ты и мы, если бы ты только вытащила голову из своей зажатой корпорацией задницы и увидела это, увидела, что мы действительно принцессы во всех отношениях, которые имеют значение. Конечно, Кейт иногда может быть немного не в духе, но это часть ее очарования.

Лиз все еще плачет, но уже беззвучно. Она держится очень спокойно, как иногда делаю я, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то гораздо худшее. Молясь на бессознательном уровне, чтобы эта неподвижность избавила ее от этого. Но сознательно понимает, что это не так.

- Ты уволила нас с Кейт не потому, что считала, что так будет лучше для Компании. Мы были полезны для парка. Руководство считало так же, иначе не держало бы нас здесь. Ты убрала нас, потому что была несчастна, одинока, тебе не хватало той дружбы, которую мы с Кейт нашли друг в друге, и потому что ты больше не могла быть принцессой. Ты чувствовала, что не можешь участвовать в этом, и поэтому отправилась разрушать. Я все это поняла.

Я делаю еще один глоток и поправляю платье на ногах так, чтобы было видно больше крови. Так красивее.

- Но потом ты нашла Андрэ, - говорю я. - И то,