Вера Крыжановская - Грозный призрак

А жить без роскоши и хорошей еды ему казалось невозможным. Какой пыткой представлялось ему покинуть великолепно обставленный кабинет и богатую квартиру, а затем перебраться в какую-нибудь конуру, перенося вместе с тем знакомые и насмешливые взгляды завистников, которых он не раз подавлял богатством и приемами.

Холодный пот выступил у него на лбу, а из груди вырвался хриплый вздох. Ему уже слышались глумливый смех и безжалостные приговоры: мы-де все предвидели его разорение, такие безумные спекуляции не могли всегда удаваться, а этот мот пожинает лишь то, что посеял.

Рядом же с этой нравственной пыткой быстро созрела решимость покончить с собой, чтобы смертью избавиться от грозивших позора и нищеты.

На мгновение у него мелькнула мысль молиться, просить помощи и поддержки у Отца Небесного, но он отогнал ее: в его душе были только желчь и возмущение.

Он не знал, что в такие мучительные минуты, когда все колеблется и в душе человека поднимается страшный хаос, силы зла, стерегущие всякую людскую слабость, овладевают своей жертвой. Решившись вдруг, он схватил бумагу с пером и принялся писать последние письма, чтобы до света покончить с жизнью. Окончив и запечатав последнее письмо, Суровцев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза: он совершенно обессилел и началось головокружение. Почти машинально достал он из стола пистолет и положил перед собой. Все было готово, и он мог несколько сосредоточиться.

Странное состояние, нечто вроде каталепсии, овладело им. Он не мог шевельнуть и пальцем, но глаза, между тем, были широко открыты, и перед ним развертывалась удивительная «галлюцинация». Ему казалось, что из темного угла появился и почти ползком подбирался к нему некий банкир, его «приятель», покончивший с собой за год перед тем, тоже после разорения. Но как он изменился! Темное, искаженное страданием лицо было ужасно, а вокруг кишели и дразнили его омерзительные существа, наполнявшие комнату таким смрадом, что Михаилу Михайловичу стало тошно, и он боялся задохнуться.

Вдруг блеснула полоса красного света и в его пурпурном сиянии исчезли отвратительные призраки, наполнявшие комнату, озаренную точно кровавым заревом. Словно на огненном облаке к нему приближалась высокая и стройная женщина, окутанная широким газовым шарфом с золотой бахромой, который едва прикрывал роскошь ее сложения. Массивные драгоценные уборы украшали шею, руки и щиколотки, широкая диадема поддерживала пышную шелковистую массу распущенных черных волос, словно мантией одевавших ее. Бронзовое, как и тело, лицо было прекрасно, а большие, темные, полуоткрытые глаза смотрели на Суровцева жестоким и свирепым, как у хищника, взглядом. В поднятой руке незнакомка раскачивала золотое, усыпанное точно каплями крови ожерелье, на котором висело пламенное сердце, испускавшее клубы темного дыма, в другой руке она держала красный шнур с петлей. Скользя, как тень, и извивая легкое тело, подобно змее, она начинала безумную пляску вокруг Михаила Михайловича и стоящего посреди комнаты стола. Этому танцу вторила странная музыка, точно в ней слышались стоны, подавленное хрипение, предсмертные крики и слезы. Круги все сужались, танцовщица все приближалась и теперь в адском хороводе приняла участие ватага существ с дьявольскими лицами. Затем демоны как будто окружили Суровцева, развязали шелковые шнуры халата и потащили его, а из темного, дымного облака выделялась поддерживаемая существами с животными лицами статуя женщины с львиной головой, перед которой танцовщица распростерлась ниц…

На другой день, поутру, во всем доме поднялась тревога. Заметили, что Михаил Михайлович не ложился, а кабинет заперт на ключ: сколько ни звали, ни стучали — ответа не было. Тогда дверь взломали.

Первыми в комнату бросились Анна Петровна и Мэри, и глазам их представилась страшная картина. На большом стенном крюке, приготовленном для электрической лампы, висел окоченевший уже труп Михаила Михайловича, лицо которого было отвратительно искажено: повесился он на шелковых шнурах своего халата.

Упавшую без памяти Анну Петровну вынесли и увели обезумевшую от горя Мэри. В полной апатии присутствовали затем несчастные на похоронах, проходивших cпешнo и без всяких пышностей. А впереди их ожидало ужасное пробуждение.

По оставленным Суровцевым письмам и по осмотре его дел они узнали, что от их состояния ничего не осталось. Все пошло с молотка, и ни одна душа не пришла им на помощь. Между кредиторами нашелся, однако, один, который сжалился над несчастной семьей и уговорил других оставить им немного мебели и кое-какие, дорогие им по памяти, но не имевшие ценности вещи.

Мэри не знала, что из всех драгоценностей она увозила только злополучное ожерелье Кали. И вот каким образом.

Во время бедствия одна Аксинья не изменила несчастным господам. Разбирая корзину, по возвращении Мэри из замка Козен, няня нашла футляр с ожерельем и спрятала его. Вещь эта не была внесена в инвентарную опись, а Аксинья, полагая, что она стоит дорого, скрыла ее от продажи и укладывая оставленный Анне Петровне с детьми скарб спрятала ожерелье в коробку, которую положила на дно сундука. Она ничего не сказала об этом ни Мэри, ни ее матери, опасаясь, чтобы они по излишней порядочности не отдали эту вещь кредиторам.

— Когда нечего будет поесть — продадут ожерелье и проживут как-нибудь, — рассудила няня.

Через месяц после смерти Михаила Михайловича семья покинула дом, где столько лет жила счастливо и богато, и поселилась в маленькой квартирке на окраине города.