Джим Батчер - Обряд на крови

– Это? – переспросил я.

Она кивнула в сторону зеркала.

– Голод. Его демон.

Я проследил ее взгляд. Томас-образ едва слышно выдохнул какие-то слова, и Голод в зеркале отозвался фразой на незнакомом мне, скользком языке. Я не понял ни того, ни другого.

– Почему ты не поможешь ему?

– Я сделала то, что в моих силах, – ответила мать. Во взгляде ее вспыхнула темная, застарелая ненависть. – Я сделала все для того, чтобы отец его получил достойную кару за то, что он сотворил с нами.

– И с тобой, и с Томасом?

– И с тобой, Гарри, тоже. Рейт еще жив. Но он ослаб. Вдвоем у вас с братом есть шанс одолеть его. Ты все поймешь.

Голод прошипел Томасу еще несколько слов.

– Что он говорит? – спросил я.

– Говорит, чтобы тот сдался. Говорит, что нет смысла больше сопротивляться. Что он никогда больше не оставит его в покое.

– Это правда?

– Возможно, – кивнула она.

– Но он все равно сопротивляется.

– Да. – Она посмотрела на меня, и горечь мешалась в ее взгляде с гордостью. – Это может погубить его, но он не сдастся. Он же мой сын! – Она переместилась к самому краю зеркала и вытянула руку вперед.

Она вынырнула из зеркала, как из застывшей воды.

Я шагнул ближе, протянул руку и коснулся ее пальцев. Они оказались мягкими, теплыми. Она взялась за мою ладонь и чуть сжала. Потом подняла руку и коснулась моей щеки.

– Как и ты, Гарри. Высокий… прямо как твой отец. И мне кажется, сердце у тебя тоже его.

Я не нашелся, что ответить. Просто стоял и беззвучно плакал.

– У меня есть для тебя кое-что, – сказала она. – Если ты сам хочешь, конечно.

Я открыл глаза. Мать стояла передо мной, держа в длинных пальцах что-то вроде маленького драгоценного камня, в котором пульсировал неяркий свет.

– Что это? – спросил я.

– Способность к предвидению, – ответила она.

– Это знание?

– И сила, которая ему сопутствует, – кивнула она. Она улыбнулась – как мне показалось, чуть иронично. Знакомая какая-то вышла улыбка. – Считай это материнским напутствием, если хочешь. Это не заменит тебе меня, детка. Но это все, что я могу еще тебе дать.

– Я принимаю это, – прошептал я – а что я мог еще дать ей взамен?

Она протянула мне камень. Последовали вспышка, колющая боль в голове, почти сразу же сменившаяся другой – тупой, тягучей. Почему-то это меня ни капли не удивило. За знание надо платить болью.

Она снова коснулась моего лица.

– Я была такой надменной, – сказала она. – Слишком тяжелую ношу я взвалила на твои плечи, чтобы нести ее в одиночку. Я только надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня за это. Но знай: я горжусь тем, кем ты стал. Я люблю тебя, детка.

– И я люблю тебя, – прошептал я.

– Передай Томасу, что его я тоже люблю. – Она снова дотронулась до моего лица; улыбка ее была полна любви и боли. Из ее глаз тоже струились слезы. – Удачи тебе, сын мой.

А потом рука ее ушла обратно в зеркало, и все закончилось. Я сидел на полу лицом к Томасу. Его щеки тоже блестели от слез. Мы переглянулись и разом подняли глаза на портрет матери.

Прошла секунда, другая. Я опомнился и протянул Томасу его пентаграмму на цепочке. Он взял ее у меня и надел.

– Ты ее видел? – спросил он.

Голос его дрожал.

– Угу, – кивнул я. Старая глухая боль от одиночества захлестывала меня с головой. Но я вдруг понял, что смеюсь. Я видел – пусть Внутренним Зрением, но видел – свою мать. Я видел, как она улыбается, слышал ее голос, и это останется теперь со мной навсегда. Этого у меня не отнять никому. Это не заменит мне одинокой жизни, не защитит от горьких мыслей – но и о таком я раньше даже мечтать не мог.

Томас встретился со мной взглядом и тоже засмеялся. Щен выбрался из кармана моей куртки и принялся в восторге носиться по кругу. Маленький балбес не имел, конечно, ни малейшего представления о том, по какому поводу мы веселимся, но все равно с радостью принял участие в этом веселье.

Я подобрал щенка и встал.

– Я ведь ни разу не видел ее лица, – сказал я. – И голоса ни разу не слышал.

– Может, она знала, что так выйдет, – предположил Томас. – Потому, наверное, и сделала так, чтобы тебе это удалось.

– Она просила передать, что любит тебя.

Он улыбнулся, но улыбка вышла невеселой, горькой.

– И тебе просила передать то же.

– Ну, – заметил я. – Это немного меняет положение дел.

– Правда? – спросил он. Вид у него при этом был самый что ни на есть неуверенный.

– Угу, – утвердительно кивнул я. – Я ведь не говорю, что мы должны начинать все с чистого листа. Но кое-что все-таки изменилось.

– Для меня – нет, Гарри, – сказал Томас и поморщился. – То есть… я-то это и раньше знал. Потому и помогал тебе там, где мог.

– Еще как помогал, – негромко подтвердил я. – Я-то думал, ты ждешь за это каких-то услуг. А все, оказывается, не так. Спасибо.

Он пожал плечами:

– И что ты собираешься делать дальше с Артуро?

Я нахмурился:

– Защищать его и его людей, конечно. Если смогу. Что там Лара говорила насчет того, что независимое предприятие Артуро напрямую затрагивает Белую Коллегию?

– Будь я проклят, если знаю, – вздохнул Томас. – Я-то раньше думал, что они только по бизнесу знакомы.

– Твой отец никак с ним не связан?

– Отец не имеет привычки распространяться о своих делах, Гарри. И за последние десять лет мы с ним вряд ли десятком слов обменялись. Не знаю.

– А Лара?

– Она, может, и знает. Но с тех пор как до нее дошло, что я не совсем уж безмозглый пенис, она в разговорах со мной предельно осторожна. Мне не удалось выудить из нее ничего мало-мальски серьезного. В общем, по большей части я просто сижу, киваю с умным видом и отпускаю пустые замечания. Она полагает, что мне известно нечто такое, чего она не знает, поэтому считает мои пустые замечания загадочными. Она не выступит против меня, пока не вычислит, что именно я от нее утаиваю.

– Неплохая тактика… если только ты имеешь дело с параноиками.

– Это у нас-то, у Рейтов? Да в нашей семье паранойю можно по бутылкам разливать… по бочкам.

– А что твой отец? Владеет магией?

– Например, энтропийными проклятиями? – Томас пожал плечами. – Ну, я слышал о всяких штуках, что он проделывал в прошлом. Кое-что из этого, возможно, не так далеко от правды. Плюс к этому у него солидная собственная библиотека, которую он держит взаперти. Впрочем, он и без магии способен прихлопнуть всякого, кто его достаточно разозлит.

– Как?

– Ну, это вроде нашего кормления. Только обычно это происходит медленно, постепенно. А в таких случаях ни времени, ни интимной обстановки ему не требуется. Одно прикосновение, поцелуй – и бац! Человек мертв. Помнишь поцелуй смерти в «Крестном отце»? Боюсь, у истоков этой фразы стоял мой папочка, только в его случае она звучала совершенно буквально.