Энн Райс - Меррик

Самое последнее письмо он написал в тот день, когда собирался переехать в дом Большой Нанэнн. Почерк стал неразборчив – видимо, Мэтью страдал от часто повторявшихся приступов. И тем не менее письмо не осталось незаконченным. Текст его отмечен той странной смесью смирения и самоотречения, которая характерна для умирающих.

«Ты не поверишь, какие милые и заботливые Сандра, Медовая Капля и Большая Нанэнн. Разумеется, я сделал все, чтобы облегчить их бремя. Все находки, обнаруженные во время экспедиции, по праву принадлежат Сандре, а когда я покину больничные стены, то попытаюсь составить исправленный каталог. Вдруг заботы Большой Нанэнн сотворят чудо. Я напишу, как только будут хорошие новости».

Последнее письмо в пачке было написано рукой Большой Нанэнн: прекрасный почерк, вечное перо. По ее словам, Мэтью умер, получив причастие, и в самом конце уже не страдал. Она подписалась как Ирэн Флоран Мэйфейр.

Настоящая трагедия. Точнее слова не подобрать.

В то время трагедия словно шла по пятам за Меррик, ведь вскоре убили Холодную Сандру и Медовую Каплю, и я прекрасно понимал, почему архив Мэтью не отвлек ее от привычных занятий или от частых поездок в городские магазины и рестораны.

Кроме того, она проявила безразличие к восстановлению старого дома Большой Нанэнн, который на самом деле принадлежал ее крестной. Он перешел к Меррик по рукописному завещанию, выправленному по нашей просьбе умелым местным адвокатом, не задававшим лишних вопросов.

Полномасштабная реставрация дома, порученная двум опытным подрядчикам, велась с учетом исторических документов. Меррик вообще отказалась туда наведываться. Насколько я знаю, дом до сих пор остается ее собственностью.

К концу того далекого лета Меррик обзавелась роскошным гардеробом, хотя росла буквально на глазах. Предпочтение она отдавала дорогим, хорошо сшитым платьям, обильно украшенным вышивкой, как, например, то белое пикейное, которое я уже описывал. Когда она начала являться на ужин в изящных туфельках на высоком каблуке, лично я втайне чуть не лишился рассудка.

Я не из тех мужчин, что любят женщин любого возраста, но одного вида ее ножки, круто изогнутой в подъеме и напряженно ступавшей из-за высокого каблука, было достаточно, чтобы во мне проснулись совершенно ненужные эротические желания.

Что касается духов «Шанель № 22», то она начала ими пользоваться ежедневно. Даже те, у кого этот аромат прежде вызывал раздражение, вдруг полюбили его, ведь он был связан с ее присутствием, вопросами, непрекращающимися разговорами и жаждой все знать.

Она с легкостью освоила азы грамматики, что очень помогло ей и в изучении французского языка. А латынь и вовсе далась ей проще простого. Математику она презирала, теория была выше ее понимания, но девочка оказалась достаточно сообразительной, чтобы разобраться в основах. Зато к литературе Меррик проявила такое рвение, какое я редко встречал. Она буквально залпом проглотила романы Диккенса и Достоевского и рассуждала о персонажах как о добрых знакомых, живущих неподалеку от ее дома. С большим увлечением Меррик читала журналы по искусству и археологии, на которые мы подписывались. Не чуждалась она и поп-культуры, а к политике испытывала даже своего рода любовь.

С юных лет Меррик пребывала в убеждении, что чтение – ключ ко всему. По ее словам, она прекрасно понимала Англию только потому, что каждый день читала лондонский «Таймс». А еще она полюбила историю Мезоамерики, хотя так ни разу и не попросила разрешения взглянуть на древние сокровища, привезенные в чемодане.

Вырабатывая собственный почерк, она добилась потрясающих успехов и вскоре в совершенстве освоила даже старинный шрифт. Поставив себе целью научиться писать так же красиво, как когда-то это делала крестная, Меррик вела подробные дневники и в конце концов своего добилась.

Поймите меня правильно: она была вовсе не вундеркиндом, а просто талантливой, умной девочкой, которая после многих лет разочарования и скуки наконец-то получила свой шанс. Для нее не было помех на пути к знаниям. Ее не возмущало, если кто-то проявлял свое превосходство. Наоборот, она все впитывала в себя, как губка.

Обитатели Оук-Хейвен, где никогда прежде не было детей, пришли от нее в восторг. Гигантский удав стал всеобщим любимцем.

Эрон и Мэри часто возили девочку в город, где посещали местный музей, а также совершали короткие поездки в Хьюстон, чтобы познакомить ее с великолепными сокровищницами искусства этой южной столицы.

Что до меня, то в то роковое лето я, к собственному огорчению, был вынужден несколько раз возвращаться в Англию. Я успел полюбить новоорлеанскую Обитель, а потому искал любой предлог, чтобы задержаться в ней подольше, и писал длинные отчеты старшинам Таламаски, признаваясь в этой слабости, умоляя позволить мне оставаться здесь и объясняя, что должен получше узнать эту странную часть Америки, которая ничуть не походила на американскую.

Старшины проявили снисхождение. Я много времени проводил с Меррик. Тем не менее однажды пришло от них письмо, предостерегавшее меня от проявления чрезмерной любви к этой маленькой девочке. Превратно истолковав их советы, я почувствовал себя оскорбленным и поспешил поклясться в чистоте своих намерений. В ответ старшины написали:

«Дэвид, мы не сомневаемся в твоей безгрешности. Но дети бывают переменчивы. Мы заботимся лишь о твоем сердце».

Тем временем Эрон составил реестр всех сокровищ Меррик и в конце концов в одном из флигелей отвел целую комнату для статуэток, перевезенных из старого дома.

Наследство от дядюшки Вервэна составляла не одна, а несколько средневековых рукописных книг. Как и откуда он их получил, оставалось тайной. Но тот факт, что он их использовал, сомнений не вызывал: в некоторых томах мы обнаружили заметки, сделанные карандашом, а также несколько дат.

В одной из картонных коробок с чердака дома Большой Нанэнн оказалась целая подборка печатных книг по колдовству, изданных в 1800-х годах, когда в Лондоне да и во всей Европе резко вырос интерес ко всему «паранормальному», не говоря уже о медиумах, спиритических сеансах и тому подобном. Эти книги тоже были испещрены карандашными пометами.

Еще мы обнаружили огромный ветхий альбом, заполненный хрупкими пожелтевшими вырезками из новоорлеанских газет, рассказывающими о чудесах, приписываемых «местному доктору, знаменитому Джерому Мэйфейру», который, по утверждению Меррик, приходился дедушкой дядюшке Вервэну и которого она называла Стариком. Как выяснилось, в Новом Орлеане все были наслышаны об этой личности: газеты часто печатали краткие сообщения о колдовских шабашах, разогнанных местной полицией, каждый раз наряду с цветными и черными женщинами арестовывавшей множество «белых дам».