Энн Райс - Витторио-вампир

С канделябром в руке я медленно продвигался вдоль полок, расположенных справа от меня. Может быть, они расставлены в алфавитном порядке? Мне вспомнился Фома Аквинский, чьи труды я знал лучше всего, но обнаружил я Блаженного Августина, А я всегда любил Блаженного Августина, мне нравился красочный стиль его повествования, как и его чудачества, и та драматическая манера, в которой он обычно писал свои сочинения.

– Ох, лучше было бы, если бы ты побольше писал о дьявольщине! – произнес я.

«Град Божий»! Я увидел эту книгу, все ее варианты подряд. Здесь была собрана масса образцов именно этого шедевра, не говоря уж о других трудах этого великого святого, о его «Признаниях», завладевших моим воображением не меньше, чем римская драма, и еще так много всего прочего. Некоторые из этих книг были древние, написанные на больших, громоздких листах пергамента, другие – в изысканных изящных переплетах, а некоторые – почти незатейливы с виду и совсем новые.

Исходя из милосердия и по обычным соображениям здравого смысла, я должен был выбрать самые прочные из них, если даже в них вкрались какие-то ошибки, ведь только Богу известно, как упорно трудились монахи, чтобы не допускать промахов. Я знал, какой том мне хотелось выбрать. Я знал этот том сочинений о дьяволах, так как всегда думал, сколь они увлекательны, забавны и притом, сколько в них содержится всякой чепухи. Ох, каким глупцом я все-таки был раньше!

Я снял с полки здоровенный толстый том, девятый по порядку, сунул его под мышку и отправился к ближайшему столу. Затем осторожно поставил перед собой канделябр таким образом, чтобы он освещал страницы, но не отбрасывал на них тени от моих пальцев, после чего раскрыл книгу.

– Все содержится именно здесь! – прошептал я. – Скажи мне, Блаженный Августин, что они собой представляют, чтобы я смог убедить Рамиэля и Сетия в том, что они должны помочь мне, или дай возможность убедить этих современных флорентийцев, которым сейчас нет никакого дела до этого, которые готовы лишь воевать с солдатами-наемниками безоблачной республики Венеции там, на севере. Помоги мне, святой. Я прошу тебя.

Ах, глава десятая, том девятый, я помню ее…

Августин приводил там слова Плотина или пояснял их смысл:

«…Что сам факт телесной смертности вызван состраданием Бога, который не стал бы вечно держать нас в мучениях этой жизни. Злодеяния дьяволов не считаются достойными подобного сострадания, и, испытывая все невзгоды своего существования, обуреваемые всеми душевными страстями, они не получают смертного тела, которое имеет человек, но живут в бессмертном, вечном теле».

– О да, – воскликнул я с жаром. – И это именно то, что предлагал мне Флориан, хвастаясь, что они не стареют и не разрушаются от времени, не подвержены никаким заболеваниям и что с ними я мог бы жить вечно. Дьявол, дьявол! Так вот, в этом содержится доказательство, оно здесь, у меня, и я могу показать его монахам!

Я продолжал читать, делая пропуски, чтобы извлечь по зернышку все доказательства в свою пользу. Далее, в главе одиннадцатой:

«Апулей также рассказывает о том, что души человеческие могут превратиться в дьяволов. Покидая человеческие тела, они становятся ларами – душами домашнего очага, если проявили себя достойно, а если оказались порочными, превращаются в лемуров или гусениц».

– Да, лемурами. Я слышал это слово. Лемурами или гусеницами, как Урсула, она сама говорила, что она была юной, юной, как я; они все когда-то были людьми, а теперь они – лемуры.

«Согласно Апулею, гусеницы – пагубные дьяволы, сотворенные из людей».

Меня обуяло сильнейшее возбуждение. Мне нужно было немедленно раздобыть пергамент и перья. Я должен был отметить все, что уже обнаружил, и двигаться дальше. Следующий этап – убедить Рамиэля и Сетия в том, что они впали в глубочайшее…

Мои мысли внезапно были прерваны.

Позади меня оказалась какая-то личность, вошедшая в библиотеку. Я услышал тяжелую поступь, но в ней была заметна некая приглушенность, и меня внезапно окутала полная тьма, словно все тонкие, пронырливые лучики лунного света, падавшие через проход в зале, вдруг оказались отрезанными от стола.

Я медленно повернулся и взглянул через плечо.

– И почему же ты предпочел посмотреть слева? – спросила меня эта личность.

Он возвышался надо мной, огромный и крылатый, и всматривался в меня сверху вниз. Лицо его светилось в мерцании свечей, его брови слегка поднялись, но были абсолютно прямыми, и, возможно, потому взгляд его ни в малейшей степени не казался суровым. Его буйные золотистые кудри, как на картинах кисти Фра Филиппо, ниспадали из-под огромного красного боевого шлема, а крылья на спине были вложены в плотные золотые ножны.

На нем были боевые доспехи с чеканными украшениями на нагруднике, плечи защищались огромными пряжками, а талию обвивала голубая шелковая лента При нем был меч в ножнах, а в одной руке он небрежно держал щит с изображением красного креста.

Никогда в жизни я не видел ничего подобного.

– Ты мне и нужен, – заявил я, стремительно встал и неловко задел скамью, но успел подхватить ее, чтобы она не загремела по полу. Я посмотрел ему в лицо.

– Оказывается, я понадобился тебе, – сказал он, задыхаясь в приступе еле сдерживаемой ярости. – Я – тебе! Тебе, вознамерившемуся увести Рамиэля и Сетия от Фра Филиппо Липпи! Я нужен тебе? А ты знаешь, кто я такой?

Это был великолепный голос, богатого тембра, шелковистый, неистовый и проникающий глубоко внутрь.

– Я вижу у вас меч, – сказал я.

– Ох, ну и что с того?

– Убить их, убить всех поголовно! – ответил я. – Отправимся вместе поутру в их замок. Вы представляете, о чем я говорю?

Он кивнул. – Я знаю, о чем ты мечтал, о чем болтал и что удалось собрать по крохам из твоего бредового разума Рамиэлю и Сетию. Разумеется, все это мне известно. Ты говоришь, я тебе нужен, а в это время Фра Филиппо Липпи лежит в постели вместе со шлюхой, облизывающей все его ноющие сочленения, и в особенности тот член, которым он изо всех сил стремится к ней!

– Слышать такие слова из уст ангела?.. – с удивлением произнес я.

– Не смей издеваться надо мной! Ведь я могу тебя и отшлепать.

Его крылья приподнялись и опустились снова, как если бы в такт его дыханию, вернее будет сказать, что он задыхался от обиды на меня.

– В таком случае, дайте себе волю, действуйте! – сказал я. Глаза мои наслаждались видом его жестокой, блистательной красоты, его красного шелкового плаща, схваченного пряжкой чуть пониже туники, видневшейся над краем доспехов, потрясающей гладкостью его щек. – Но только пойдемте со мной в горы и убьем их, – умолял я.