Наиль Измайлов - Убырлы

Нет. Так себе сказка. Давай лучше такую.

Жил-был пацан, который не хотел никого убивать и не хотел никого спасать. Он просто хотел жить как обычно, нормальной такой жизнью. А ему драться пришлось, себя и других калечить, ужас, — и все одному да одному. Он как-то подзадолбался, честно говоря. Я свое уже отвоевал, думал он, пусть другие теперь. А никто его не жалел. Враги жалели, притворно — чтобы расслабить и убить. А свои отвечали, сочувственно так: не отвоевал. Иди давай, пацан.

И пацан понял наконец главное. Один он долго не продержится, никак. Надо искать соратников, пусть это тяжело, стремно и неудобно. И второе главное он понял: если соратники найдутся, забот у него прибавится. Потому что придется махаться не только за себя и за маму с папой и сестру с бабушкой, а за всех. Не оглядываясь и не ожидая помощи. Иначе сам помрешь, и все остальные с тобой. Вот эта несправедливая рубка без оглядки и называется жизнь. Остальные определения — чтобы детей и проигравших успокоить.

Сказка получилась без конца. Ну и ладно. Так даже интересней. Вот эту сказку и расскажу. Вечером. Если получится.

Убыр — он, по идее, как вирус. Причем вирус не местный, не городской, а прилетевший из чужой среды. На новом месте он может раскрутиться и выкосить целый континент. А может, наоборот, выродиться во что-то типа гриппа: в соплях походишь полторы недели — и нормуль. Правда, каждые пятнадцать лет вдруг вспышка, и народ толпами умирает. Ну, судьба, значит.

Не-а. Не судьба. Убыр. Если есть возможность его выжечь, я его выжгу. А нет такой возможности — буду следить и жечь. Раз за разом и год за годом.

— Мих! — сказал я. — Как вы, все готово?

Миха подошел и начал длинно объяснять, что, в принципе, все, хотя Фагим с Сырычем сомневаются, что народу хватит и так далее.

— Да ладно, — сказал я. — Ты не прикидывал, сколько их там?

— Кого?

Умел Миха тормозить все-таки, по-настоящему талантливо. Я выразительно посмотрел на него. Миха обозлился, покосился на däw äni и сказал:

— Ну, двенадцать или тринадцать. Кирилл, Ренат, еще вроде Артем, и девок, ну, девчонок штук десять. И с учителями непонятно ни фига.

Многого я про своих одноклассников не знал, оказывается. Если их, как меня, на самовнушение не взяли. В любом случае, Кир там — это паршиво и опасно. Кир упертый, независимо от обстоятельств.

Да и с учителями впрямь неясно было — где они и какие.

— Мих, — сказал я. — А помнишь, ты у меня телефон секции брал? Ну там брат у тебя записаться хотел, что ли? У тебя номер сохранился?

Миха пожал плечами, вынул телефон и погрузился в записную книжку. Я сидел и удивлялся себе. Но быстро придумал, что обиду нельзя оставлять за спиной. Если она не превратится во врага сразу, потом все равно вернется и обидит тебя еще сильнее. Да у меня и выбора нет. Он же сказал — возвращайся, когда в себя придешь.

Я пришел.

Ну а не найдет Миха номер — тем лучше. Я честно попытался, а на нет…

— Во! — сказал Миха и протянул мне телефон.

Я посмотрел на него с укором, взял теплую трубку, подумал еще раз, покосился на däw äni с Дилькой, ухромал в сторонку и нажал кнопку вызова.

5

Михалыч вернулся из парка, растирая уши. Переодеться он не успел, рванул вместе со старшими пацанами прямо с тренировки. В машине-то тепло, а на трассе вдоль больниц был свистодуй, ближе к вечеру ставший лютым.

— Чуть не нарвались, — сказал он. — Охранник не зря косился, стуканул менту тут рядом. Он такой подошел: что за дела, что за толпа, чего хотели.

— А вы что? — спросил Ильдарик тревожно.

— А что я. Наплел ему про диспансеризацию чего-то, перед соревнованиями положено, все дела. А он въедливый, уточняет еще — да почему в больнице, а не в поликлинике, да почему в РКБ, а не в детской. Я думаю, все, копец. Говорю ему: разрядники в РКБ должны, а вы, коли так, лично с «Динамо» разбираться будете. А сам уже прикидываю — не отвянет, придется…

Михалыч замолчал, передернулся и сказал задумчиво:

— Ох, парни, подведете вы меня все-таки под уголовку.

— Вместе пойдем, — бодро сказал Ильдарик и юркнул мне за спину.

Мы быстро скорефанились по-новой — я извинился, Ильдар пообзывался, ну и все, инцидент исчерпан.

Михалыч поглядел на нас, вздохнул и отошел к Сырычу.

Кабы не Сырыч, он бы мне не поверил. И глазам своим не поверил бы, наверное. Хотя в медпункт зашел, сам всех увидел и потрогал. Я постоянно забывал, что сегодня первое апреля, а Михалыч, кажется, до сих пор ждал, что все вокруг заржут и примутся рассказывать, как здорово его разыграли.

Лично я, между прочим, с радостью оказался бы жертвой такого розыгрыша. Обниматься бы полез. Больной рукой.

Сырыч так и сидел в самом в углу, в той же позе и на том же топчане, куда осторожно приземлился, едва мы вошли в вестибюль главного корпуса. Сгорбился, сложив руки на груди, и вяло отругивался, когда мы шепотом орали, что ему надо было остаться в школе, куда, поди, уже подъехали «скорые», что по-любому пора к врачу, ну и так далее. Наконец сказал:

— Ну здесь же больница, правильно? Вот закончим, и я сдаваться пойду.

И от него отстали. Мы же правда были в больнице и собирались скоро закончить. Совсем скоро.

— Ильдар, через пять минут наших собери, ага? — попросил я. Ильдар кивнул и пошел к выходу.

Сбоку сказали:

— Здоров, Наиль.

Я сперва ушам не поверил, потом глазам. Сбоку стоял Леха. Хмурый, встрепанный, в дурной синей робе на два размера больше, но живой и относительно здоровый. Если красноватого глаза и желтых вздутых пятен на лице не считать.

Я вскочил, скривился, с трудом пожал ему руку, снова сел и показал Лехе, чтобы тоже садился.

— Ты откуда взялся?

— Да я вон там лежу.

Леха кивнул головой в сторону выхода. Я чуть не сказал «Я знаю», но успел ловко перескочить к следующей реплике:

— В смысле, откуда ты знаешь, что мы здесь? И вообще… Лех, что знаешь?

Леха пожал плечами и сказал, глядя перед собой:

— Да непонятно все как-то. Лежу там у себя, ни фига не соображаю — что было, откуда я здесь, почему болит все. И снится какая-то лажа: огонь вокруг, крест какой-то здоровый вот так…

Он поднес растопыренную ладонь к лицу. Я поежился и поспешно спросил:

— Так и что?

Леха продолжил, будто не услышав:

— Ты почему-то снился. С ножом, орешь и драться лезешь. А у меня отец в том корпусе лежит. Дырка в ноге, вот здесь, две операции делали, сказали, повезло, мог и без ноги остаться.

Леха повернулся ко мне и уставился мне в лицо, водя пальцем по бедру. Я глаз не отвел.

Леха вздохнул и продолжил: