Рене Маори - Темные зеркала. Том второй

– Но он должен был думать, – возразил Макс, – что обязательно кто-нибудь сообщит либо тебе, либо мне об этом. Знакомые-то общие.

– Я бы, может быть, не поверила, подумала бы, что нас хотят поссорить. А он, скорее всего, решил, что мы ослеплены любовью до такой степени, что в состоянии верить только ему. Уж что-что, а убеждать он умеет. Хотя в последнее время меня посещали некоторые подозрения. Но не бегать же за ним по подворотням. А свои догадки я обычно держу при себе... до подходящего момента.

– Не мог же он сделать из нас таких идиотов...

– Это только подтверждает его неспособность правильно оценить противника. Хотя этим страдают многие великие умы. Они обычно не учитывают наличия мозгов еще у кого-то.

– Как же странно ты говоришь, – заволновался вдруг Макс. – Разве мы ему враги? Эта ситуация – продукт любви, а не вражды.

– Эта ситуация – продукт, как ты выражаешься, неумелой режиссуры. (О любви мы еще поговорим, если появится такая необходимость). Но господин режиссер немного зарвался.

– Я не люблю, когда мной вертят, а ты?

– Ты говорила, что все равно не поверила бы. Почему же тогда веришь мне? Может я тоже часть вселенского заговора против тебя, – ядовито спросил Макс.

– Я верю в данном случае не тебе лично, а своей интуиции, – холодно парировала Маргарита. – Твой приход оказался последним кубиком в этом паззле.

Макс видел, что все поворачивается совершенно другой стороной. Он понимал, что было бы большой глупостью начать ей рассказывать о том, как ночами сидит у раскрытого окна и чуть не воет на луну, рассказывать о своем страхе находиться дома и объяснять, почему он снова пришел к ней – к ней, которую ненавидит больше всех на свете. Это значило бы показаться слабым. Не за утешением же, в конце концов, он к ней обратился. Хотя, может быть, и она испытывает нечто похожее. Впрочем, вряд ли. Любые движения души, если только они у нее есть, заглушаются сухой и логичной цепочкой слов, и насмешливым прищуром карих глаз. Она привыкла вращаться среди людей, которым не только нельзя доверять, но которые и не скрывают своих намерений причинить ей неприятности. Она издевательски ловко парировала удары и опережала события, чувствуя себя в болоте интриг уверенно и спокойно. Ведьма! – Мы должны мстить, – говорила она. – Мы должны сделать что-то, отчего не только у него волосы встанут дыбом, но и у всей компании, которая помогает ему играть в эти игрушки. Я – исчадие ада? Ты знаешь, что одна дама прямо так и сказала мне в лицо – ты, мол, демон, и тебя надо уничтожить. Как же, борется она с темными силами, беленькая наша, держи карман шире... Ей, просто, нужен Валентин.

Макс помнил и эту даму, и эту фразу.

“Хорошо, что я не вляпался еще и в эту историю, – подумал он. – Ведь она сейчас говорит о Вере, которая настойчиво предлагала мне свою помощь и дружбу. Помощь и дружбу. Против кого дружить будем?”

Маргарита продолжала:

– Смотри, что получается, – изменили нам обоим. Тебе со мной, а мне с тобой. Верно? Мы в равном положении. Допустим, что в равном. Среди нас двоих нет такого, кого бы предпочли другому. Или обоих?

– Мне надоело сидеть, – сказал Макс. – Давай погуляем.

Это была не очень хорошая мысль – пройтись среди ночи по криминальному району, где и фонари-то горели через один, но Маргарита охотно согласилась, лишний раз доказывая, что не боится никого и ничего. Словно была надежно защищена от любых напастей.

Исподволь зрело в нем желание отдаться на волю волн, а там будь что будет – найдутся другие виноватые. Главное, чтобы он не был виноват. В крайнем случае, все можно будет списать на то, что его околдовали. А сейчас, кто сильнее, тот пусть и тащит. Наступит момент – он сумеет оправдаться перед всеми.

– Ты собираешься предать меня? – вдруг спросила Маргарита. – Рано, ведь мы еще даже не партнеры. Но, бог с тобой, я могу многое вытянуть на себе. Я привыкла.

Если бы Макс в этот момент взглянул на нее, то, может быть, увидел бы, что сказано это только для того, чтобы опередить события. Для того, чтобы потом можно было сказать: “Ну и что ж. Я и не строила никаких планов, я знала, что так и будет”. Это был наработанный прием, за которым стояла давняя привычка получать от людей лишь разочарования и удары и умение встретить их прежде, чем они будут нанесены. Но, Максу показалось, что она прочитала его мысли, и он слабо запротестовал:

– С чего ты взяла? – он совершенно точно при этом знал, что было с чего. На душе появился неприятный осадок – он чувствовал себя виноватым, что совсем не входило в его планы. В планы бесстрашного борца за свое счастье.

Они шли по дороге, залитой ярко-оранжевым светом, но вдруг, не сговариваясь, свернули вглубь квартала.

– Смотри, осень, – сказал Макс, указывая на высокое дерево, чьи только что распустившиеся листья горели всеми оттенками осени под освещавшим их оранжевым фонарем. – И вправду, осень, – согласилась Маргарита. – А еще хочу тебя обрадовать – вон там уже зима.

Дерево, стоящее неподалеку, было высохшим – ни один листок не сохранился на его корявых ветках. А фонарь под ним – белый – лампа дневного света старого образца. Голые белые сучья, покрытые изморозью.

– Что же это получается, если мы пойдем дальше – то увидим весь год? Двенадцать месяцев собрались сегодня вместе?

– Я знаю, почему, – ответила Маргарита, – время сжалось в комок, чтобы мы успели решить то, что решается долго.

И они вошли под деревья и оказались на темной-темной тропинке. С одной стороны ее возвышалась насыпь, вся поросшая кустарниками, а с другой – жались друг к другу серебристые частные гаражи.

– За этими гаражами вечно находят трупы, – вяло сообщила Маргарита, – не удивительно, здесь пахнет смертью.

Словно отвечая ей, неожиданный луч света прорвался сквозь спутанность ветвей и высветил написанную на стене гаража, пугающую надпись: “Жива!”

– Это машина проехала, – отшатнувшись, пробормотал Макс. – Я и забыл, что рядом дорога, а вокруг дома. Мне казалось, что только мы одни и остались.

И они вошли обратно в весну, не зная еще, что предстоит долгий путь в лето.

– Я думаю, еще пара дней, и твой портрет уже можно будет считать законченным. Сегодня пишем часов до двенадцати – пока солнце в комнате. А потом набросаю несколько мазков попозже вечером. Ты как, готова к работе? Я был прав, что упросил тебя не красить волосы. У тебя сейчас такой интересный импрессионистский вид. Тебе ведь и раньше говорили, что ты похожа на даму с портретов Ренуара. Надеюсь, что это не стремление соответствовать понравившимся образцам, а твой собственный стиль? Я же помню, что и твое жилище было пропитано этаким ароматом Серебряного века. Время там текло само по себе, занавески всегда задернуты и включен свет. И только ночью ты открывала окна и впускала неверный свет луны. Я знаю, ты сейчас скажешь, что просто квартира была в первом этаже, что с улицы можно было увидеть всю ее насквозь. Что ты не любишь жить на базарной площади. Вот так. Романтика вновь отравлена прагматизмом.