Рэйчел Кейн - Последний вздох

В лаборатории горел свет, и я выключил фонарь к тому времени, когда был на полпути вниз. Я не потрудился скрыть свое появление. В этом не было никакого смысла. Если бы Мирнин был здесь, и Боже, я надеялся, что он был, то он бы знал, что я приду.

Он собирал вещи.

Там стоял огромный старый сундук, и он перебирал книги — отбрасывая некоторых, складывая другие. Царил полнейший беспорядок, хуже, чем обычно. Клер будет — была бы — вне себя при мысли об уборке.

Мирнин стоял там, совсем не обращая на меня внимания, когда он нахмурился, глядя на заголовки и корешки его драгоценных книг, но он знал, что я там был.

— Чему я обязан столь неожиданному… ну, я не могу назвать это удовольствием, я полагаю… — Он продолжал говорить, но это был всего лишь шум. Я не слышал их смысла.

— Мы нашли ее, — прервал я его. — Именно там, где ты ее оставил. — Я бросил сумку у своих ног. Я залил весь его пол, оставляя маленькое озеро дождевой воды вокруг себя. Холщовый мешок тоже был насквозь промокшим. Впрочем, не важно. Я расстегнул его и достал арбалет.

Он мог бы двигаться. Мог бы попытаться атаковать или бежать, или защитить себя.

Он ничего не делал. Он просто стоял там — грустный, безумный, маниакальный босс Клер с его красивым бледным лицом и сумасшедшими глазами в глупых, чертовых пушистых тапках, которые всегда заставляли ее улыбаться…

Она никогда не улыбнется снова.

… И я поднял арбалет. Он уже был взведен и заряжен специальной стрелой с серебряным наконечником, с торчащими колючками, которую будет не так легко вынуть.

Я хотел ранить.

Он все еще не двигался. Его темные глаза расширились, но тело оставалось неподвижным. Вампиры могли так делать — идти так тихо, что можно было подумать, будто они статуи. Одна из многих жутких вещей, что я ненавидел в них.

— Скажи мне, почему, — сказал я. Мой голос звучал подавленно и жестко, но в действительности, это совсем не было похоже на меня. Не на того меня, которого знала Клер, впрочем, сейчас я и не был тем человеком. Я никогда не буду им снова. — Это была Амелия? Она сказала тебе подчистить концы?

— О чем это ты говоришь? — спросил Мирнин и положил книгу, которую он держал. Это было глупо, поскольку он мог бы использовать ее чтобы заблокировать стрелу, которой я собирался прострелить его мертвое сердце, но эй, я не возражал: — Шейн, что произошло?

Он звучал искренне. Он звучал… взволнованно.

Мой палец на спусковом крючке напрягся. Я не промахнусь, не в этот раз. Я нацелился прямо в его грудь, в его сердце, и он умрет прямо здесь, в агонии, как он и должен умереть за то, что сделал.

За исключением того, что теперь на его лице появился страх, настоящий страх, и он тихо спросил: — Что-то случилось с Клэр?

Крик вырвался из меня, и он не был похож на что-то человеческое. Он был полон гнева и ярости, и всего, что я заталкивал внутрь, запирал, замораживал.

Я знал это звук слишком хорошо. Это был тот же крик, что я слышал, когда видел свой горящий дом с Алисой внутри. Тот, что отозвался эхом в грязной ванне, где я нашел свою маму.

Мирнин должно быть знал это. Его глаза наполнились слезами и он произнес: — Нет. Нет.

И внезапно я понял что он не делал этого.

Я презирал то что я знал это. Я хотел застрелить его и я хотел сделать это в любом случае, потому что мне нужно было сделать что-нибудь, а он был доверчив, он был так близок с Клер, и мне нужно было… нужно было…

Нужно было заставить его страдать, так же как страдал и я.

Он оперся на стол обеими руками, головой вниз, и шептал очень тихо «нет, нет, нет, нет», раскачиваясь взад и вперед.

Я подождал, пока он снова посмотрел вверх и увидел, что я до сих пор целюсь из арбалета в него.

— Стреляй! — Закричал он на меня. Это было ужасно и неожиданно, и это прозвучало дико и мрачно. — Давай! Какая в этом разница? — Он обрушил свои руки на раскачивающиеся стопки книг возле него, расшвыривая их. Он схватил одну из них и разорвал, просто разорвал ее на куски, листы бумаги закружилась вокруг него, словно умирающие птицы. — Давай, сделай это! Это заставит нас обоих почувствовать себя лучше!

Я почти сделал. Мой палец давил на курок, и я чувствовал напряжение — еще одно крошечное усилие, и я мог бы убить его.

Вместо этого, я медленно опустил арбалет: — Это был не ты, — сказал я.

— Нет. Боже, нет. — Он собрал горсть вырванных страниц, и сжал их в руке, как если бы ему нужно было за что-то держаться. — Не я.

— Тогда кто? — Гнев внутри меня исчез, и это было плохо — он оставил вакуум, и Клер достаточно учила меня науке, чтобы знать, что вакуум должен быть заполнен. Я знал, что придет на место ярости, и я не хотел этого. Я не хотел этого чувствовать, никогда. Чем дольше мне удастся этого избежать, тем меньше умершей она будет. — Амелия посылала кого-нибудь другого, чтобы уничтожить нас?

— Как она…

— Сломана шея, — сказал я. Когда я произнес это, мир вокруг меня накренился, и я подумал, что лучше бы мне сесть, но мне удалось удержаться на ногах. Не как Клер, лежащей там такой хрупкой и беспомощной на полу… — Кто-то сломал ей шею.

И просто так, это ударило меня.

Горе и потрясение обрушилось на меня, как бетонный блок, уронив меня на колени. Я услышал, как арбалет грохнулся на каменный пол. Я знаю, что падение причиняет боль — объективно — но боль внутри была так велика, что я не мог даже начать волноваться из-за этого.

Я обвил себя руками, пытаясь удержать ее внутри, но я не мог. Я не мог.

Я знал, что он приближался. Я знал, что должен взять кол, быть готовым ко всему, но какая-то черная, умершая часть меня больше не волновалась, закончит ли он работу. Я пожалел, что он не убил меня несколько дней назад, так мне не пришлось бы знать это, видеть это, чувствовать это.

Ее глаза были открытыми и такими пустыми, и Боже, я даже не осмелился прикоснуться к ней.

Я ушел.

Рука Мирнина коснулась моего плеча. Я отдаленно понимал это, что он говорил что-то, но я не мог сосредоточиться. Я не хотел слышать его банальности, его сострадание, его боль. Она была моей, и она ушла.

Эта боль хуже всякой боли, что я когда-либо чувствовал. Даже потеря моей сестры не была такой сильной. И даже потеря моей мамы.

Я не мог понять почему мое сердце все еще билось.

— Шейн, — говорил Мирнин. Он потряс мое плечо, достаточно сильно чтобы прорваться через продолжающиеся волны агонии, которую я чувствовал. — Шейн! Послушай меня…это важно!

Я сделал вздох, потом еще один. Мои внутренности болели так, словно я провел дюжину раундов на ринге, и все двенадцать меня избивали. Я чувствовал себя так, будто кровоточил внутри. Истекал кровью.