Леонид Влодавец - Колдовская вода

После этого колдунья вновь посерьезнела и поглядела на Петьку.

— А ты, молодец, никакой вины не чуешь?

— Чую вообще-то, — кивнул Петька, который уже понимал, что Трясучка ему ничего страшного не сделает, — я перед Игорем виноват. Как его расколдовать, не подскажете?

— Игорь ваш дома уже, — на бледном морщинистом лице Трясучки появилось что-то похожее на улыбку. — С рыбалки приехал, улов привез. А про то, что сюда ходил и деревом малость побыл, он и не помнит. Перед ним ты меньше всего виноват. Он сам, торопыга эдакий, очертя голову сюда помчался. Ни матери, ни бабке не сказал, с отцом не посоветовался. Да и тебя, малого, до конца не дослушал. А ведь не младенец уже, жених — мог бы и сам догадаться, что спросить надо, как среди иных змей сестру отличить… А прочей какой вины не чуешь, Петр Алексеевич?

— Наверно, я должен был про свои сны, ну, те, которые вы мне показывали, бабушке Насте рассказать. Ну, и про то, что Игорь сюда отправился, — тоже сказать надо было.

— Правильно думаешь. Сказал бы вовремя — глядишь, навестила бы меня Настасья, поговорила бы со мной, и не пришлось бы тебе в эту полночь рисковать. Но и передо мной у тебя вина есть! Ты ее уж избыл нынче, однако прощения не попросил…

— Наверно, вы про то, что я вчера сюда не пришел? — промямлил Петька.

— Побоялся ты, за Игоря спрятался, а ведь я говорила: ты идти должен, именно ты. Небось сам знаешь, что по иному мосту легковая машина проходит, а тяжелый грузовик — нет. Так и в колдовских делах. Если б можно было Игорю Елену выручить, я б не тебе, а ему сон показала. Надеялась я, что ты в прошлую ночь Быка одолеешь, тогда бы не пришлось мне более зла творить. И смилостивился бы господь, призвал меня к себе.

— Простите меня, Ефросинья Петровна! — искренне сказал Петька, которому вдруг стало очень жалко эту суперстарую старушку.

— Прощаю, внучек. И ты меня прости, ведьму старую. Ты, бедный, по моей милости много страха пережил — каюсь в том, истинно!

— Да что вы, — пробормотал Петька, — со мной все в порядке!

— Ну коли так, пора нам с вами прощаться. Не увидимся более на этом свете. Вам еще жить да жить, радоваться да веселиться, а мне уж пора, зажилась тут. Беритесь вдвоем за ведро и ступайте отсель. Как выйдете из часовни, шагайте по тропинке к колодцу, да назад не оглядывайтесь и, покуда домой не придете, ведро из рук не выпускайте! А мне тут надо одной побыть, помолиться да покаяться еще…

— Прощайте, Ефросинья Петровна, — с грустью произнесла Лена и утерла слезинку в уголке глаза.

— До свидания, — сказал Петька, надеясь, что не ошибся.

Лена и Петька взялись за опустевшее ведро из-под колдовской воды, вышли из часовни и двинулись по тропинке через освещенное луной кладбище. Небо очистилось от облаков, лес от сплошной тьмы, а души — от страха. Ни одного скелета уже не было видно, а могилы все до одной засыпались землей и травой закрылись. Тропинка змеилась между холмиками, кустами и деревьями, свет от полной луны лился с небес, но жути, тревоги не было — только тихая грусть наполняла ребят. Они шли молча, не оглядываясь, не то догадываясь, не то уже понимая, что когда-то и им придется подойти к черте, отделяющей один мир от другого.

Они думали, что пройдут через елочки и увидят колодец на бугорке, ручеек и Мертвую деревню с мертвыми избами, однако Ефросинья Петровна сделала им последний подарок. Вместо ведьминого колодца и Мертвой деревни впереди засветились живые огоньки живых домов вполне живой деревни. Родной для Лены и почти родной для Петьки. Причем оказались они даже не на окраине деревни, а у самой калитки.

— Вы долго там еще ходить будете? — спросила бабушка Настя как ни в чем не бывало. — Ужинать пора!

— А который час? — изумленно спросил Петька, будучи в полном убеждении, что на дворе глубокая ночь.

— Да уж девятый час, — ответила бабушка, — все давно за столом, вас ждут, а вы целый час улицу перейти не можете. Батюшки-светы, никак дед Матвеич вам целое ведро меда налил!

— Конечно, — бойко ответила Лена, и Зайцев сразу понял, что она ничегошеньки не помнит — ни про то, как была змеей, ни про кладбище. — Он сказал, что и ведро вместе с медом дяде Алексею дарит. Небось в Москве таких не бывает…

Петька еще больше изумился. Дядя Алексей — это же его папа! Значит, он уже приехал! Тогда получается, что они с Ленкой не только десять километров неведомо как перескочили, но и на целые сутки вперед перелетели. Только Лена этого почему-то не запомнила, убеждена, будто они с Петькой отсутствовали только час и ходили вовсе не в Мертвую деревню, а к Николаю Матвеевичу за медом. Точно! Ведро-то здорово потяжелело, небось, когда в нем колдовская вода была, столько не весило. И крышка резная на ведре появилась, и медом клеверным от него пахнет…

— Мы думали, что он нам только банку литровую подарит, — тараторила Лена. — А он аж десять накачал!

— Ты хоть пригласила его на проводины-то? — спросила тетя Наташа.

— Мам, я же не маленькая, соображаю. Минут через десять придет, сапоги чистит.

— Тащите ведро сюда, — приказал живой и явно здоровый дядя Федя. — Мне его надо упаковать получше, чтоб до Москвы в целости доехало.

Когда Петька и Лена оставили ведро на крыльце, из комнаты вышли Петькин папа и Игорь.

— Эх, жаль, что я только три дня отпуска взял! — сказал папа. — После того, что ты мне про рыбалку рассказал, хочется сюда минимум на пару недель закатиться.

Нет, Игорь тоже ничего не помнил. Ни о том, как собирался сестру спасать, ни о том, что Трясучка его в клен превратила, чтоб от больших неприятностей уберечь.

— На следующий год обязательно приеду надолго, — заявил папа. — Дачу мы восстановили, теперь тесть с тещей там сами справятся. И Петьку сюда привезу.

— Ты, Леха, — заметил дядя Федя, — все-таки спроси его для проформы, куда ему больше хочется?

— Да я и так вижу, что ему тут понравилось. Верно?

— Ага, — кивнул Петька и впервые подумал: а может, и впрямь все, что происходило в Мертвой деревне, ему только почудилось?