Стивен Кинг - КлаТбище домашних жЫвотных

Луис спустил воду, погасил свет в ванной и вернулся в постель. Что-то еще было не так… и через секунду он понял, что именно. Джад был ровесником века, и в тот день на кладбище домашних животных он сказал, что его пес умер в первый год Первой мировой войны. То есть самому Джаду тогда было четырнадцать, если он имел в виду год начала войны в Европе. Или даже семнадцать, если говорил о годе, когда в войну вступила Америка.

Но сегодня вечером он сказал, что Спот умер, когда ему — в смысле, самому Джаду — было десять.

Ладно, он же старик, а стариков часто подводит нанять, подумал Луис с некоторым беспокойством. Он сам говорил, что иногда забывает имена и адреса, которые всегда помнил раньше, и что иной раз с утра не помнит, что планировал сделать с вечера. Для своих лет у него очень ясная голова… старческим маразмом он не страдает, а забывчивость — это нормально, в таком-то возрасте. Ничего удивительного, что он забыл, когда умерла его собака.

Тем более что с тех пор прошло семьдесят лет. И когда умерла, и при каких обстоятельствах. Не забивай себе голову, Луис.

Но он еще долго не мог заснуть; он лежал в темноте, очень остро осознавая, что в доме пусто, а за окном воет ветер.

В какой-то момент он все же заснул — наверное, заснул, и во сне ему показалось, что он слышит звук медленных шагов на лестнице. Он подумал: Оставь меня в покое, Паскоу, оставь меня в покое, что сделано, то сделано, умерло — значит, умерло, — и шаги стихли.

И хотя до конца года произошло еще много необъяснимого, призрак Виктора Паскоу больше ни разу не побеспокоил Луиса, ни во сне, ни наяву.

Он проснулся в девять утра. В окна, выходившие на восток, лился яркий солнечный свет. Звонил телефон. Луис схватил трубку.

— Алло?

— Привет! — сказала Рэйчел. — Надеюсь, я тебя разбудила!

— Разбудила, стервозина.

— Он еще и обзывается, гадкий мальчишка, — отозвалась Рэйчел. — Я звонила тебе вчера вечером. Ты был у Джада?

Он замялся всего лишь на долю секунды.

— Да, у него. Пили пиво. Норма устроила праздничный пир. Я собирался тебе позвонить, но… сама понимаешь.

Они поболтали немного о том о сем. Рэйчел рассказала, что нового у родителей. Луису это было совершенно неинтересно, хотя он почувствовал легкое злорадное удовольствие, когда узнал, что его тесть быстро лысеем

— Хочешь поговорить с Гейджем? — спросила Рэйчел.

Луис улыбнулся.

— Да, пожалуй. Только не давай ему повесить трубку, как в прошлый раз.

На другом конце линии что-то завозилось. Луис услышал, как Рэйчел уговаривает малыша сказать: «Привет, папа».

Наконец Гейдж произнес:

— Пливет, папа.

— Привет, Гейдж, — весело проговорил Луис. — Как живешь? Как дела? Ты опять сбросил на пол коллекцию дедушкиных трубок? Очень надеюсь, что да. Может быть, на этот раз ты доберешься и до его коллекции марок.

Секунд тридцать Гейдж что-то радостно лопотал, перемежая поток неразборчивых звуков более-менее ясными словами из его быстро растущего словаря: мама, Элли, деда, баба, машина (произносимая в лучших традициях янки — ма-ашина, — что весьма позабавило Луиса), глузовик и кака.

Наконец Рэйчел отобрала у него трубку, к вящему неудовольствию самого Гейджа и явному облегчению Луиса. Он любил сына и очень по нему скучал, но разговаривать по телефону с ребенком, которому еще не исполнилось и двух лет, — все равно что играть в криббедж с клиническим психом: карты разлетаются во все стороны, а колышки ходят не вперед, а назад.

— Как там у тебя? — спросила Рэйчел.

— У меня все в порядке, — ответил Луис без колебаний. Однако он хорошо понимал, что переступил черту, когда сказал Рэйчел, что вчера вечером был у Джада. Ему вдруг вспомнились слова старика: Сердце, оно каменистое, Луис… Человек растит что может… и заботится о посевах. — Ну, если честно, без вас как-то скучно.

— Ты хочешь сказать, что тебя не радует возможность отдохнуть от этого цирка?

— Ну, я люблю тишину и покой, — сказал Луис. — Но уже через сутки это надоедает.

— Дай мне папу! — Голос Элли на заднем плане.

— Луис? Элли хочет с тобой поговорить.

— Да, конечно. Давай.

Он говорил с Элли почти пять минут. Она щебетала о кукле, которую ей подарила бабушка, о том, как они с дедушкой ездили на скотный двор («Папа, там так воняет», — сказала Элли, и Луис подумал: Твой дед, солнышко, тоже пахнет не розами), о том, как она помогала печь хлеб и как Гейдж убежал от Рэйчел, когда та его переодевала, и накакал прямо под дверью дедушкиного кабинета. (Отлично, Гейдж! — подумал Луис с улыбкой.)

Он уже начал надеяться, что все обойдется — по крайней мере сегодня утром, — и собирался попросить Элли передать трубку маме, но тут дочка спросила:

— Папа, а как там Черч? Он по мне скучает?

Улыбка Луиса тут же погасла, но ответил он сразу и вполне бодро:

— Думаю, с ним все в порядке. Вчера вечером я его накормил остатками мясного рагу. А сегодня утром еще не видел, я только проснулся.

Господи, из тебя получился бы отличный убийца — хладнокровный, спокойный как слон. Доктор Крид, когда вы в последний раз видели покойного? Он вчера заходил к нам на ужин. Навернул целую тарелку мясного рагу. И с тех пор я его больше не видел.

— Ты там его поцелуй за меня.

— Фу, сама целуйся со своим котом, — сказал Луис, и Элли хихикнула.

— Хочешь еще поговорить с мамой, пап?

— Да, конечно. Дай ей трубку.

На этом все и закончилось. Луис поговорил с Рэйчел еще пару минут; о Черче речь больше не заходила. Попрощался с женой и повесил трубку.

— Вот такие дела, — сказал он пустой, залитой солнечным светом комнате, и, наверное, самым поганым во всей ситуации было то, что он совершенно не чувствовал себя виноватым.

Около половины десятого позвонил Стив Мастертон и спросил Луиса, не хочет ли тот приехать в университет и сыграть в ракетбол; в кампусе ни души, радостно сообщил он, и они могут занять спортзал хоть на весь день.

Луис понимал его радость — в учебное время на площадку для ракетбола иногда приходилось записываться за два дня, — но все равно отказался, сказав Стиву, что ему надо работать над статьей для «Журнала университетской медицины».

— Ты уверен? — спросил Стив. — Отдыхать тоже надо. От работы, знаешь ли, кони дохнут.

— Позвони мне попозже, — предложил Луис. — Может быть, и надумаю.

Стив сказал, что еще позвонит, и повесил трубку. На этот раз Луис соврал только наполовину: он действительно собирался писать статью о лечении инфекционных заболеваний вроде ветряной оспы или мононуклеоза в условиях студенческих поликлиник, но не поехал играть в ракетбол главным образом потому, что у него все болело. Он понял это, когда закончил разговаривать с Рэйчел и пошел в ванную чистить зубы. Поясницу ломило, плечи ныли после того, как он таскал кота в этом проклятом пакете, подколенные сухожилия казались гитарными струнами, натянутыми на три октавы выше положенного. Боже, подумал он, и ты еще был уверен, что пребываешь в хорошей физической форме. Да, он бы отлично смотрелся на ракетбольной площадке, кряхтя и ползая, как старикашка с артритом.