Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

Сущность торжествует и любуется новым шедевром: еще одной переломанной куклой, распростершейся на полу с нарисованной эмблемой академии. Поверженная мстительница в самом сердце Уэст-Ривера — что может быть прозаичнее? Гёте о таком не писал, а зря. Разбавленный реалистичными буднями демонического существа, его «Фауст» мог бы стать менее смешным и более достоверным. Может, однажды тьме еще повстречается достойный писатель, которому можно было бы доверить непростую судьбу под запись, а пока…

Вдали слышны приближающиеся шаги. Скрипят открывающиеся двери. Последний вопль Мэй будоражит притихшую академию, так что самое время убраться подальше. Засовывая руки в карманы брюк и посвистывая вполголоса, Киллиан направляется в сторону мужского общежития. Быть пойманным flagrante delicto [30]— это не про него. Он безбоязненно шагает под внимательным взором камер, достает руку из кармана и прищелкивает пальцем, зная, что на записи его никто не увидит.

Киллиана Финча здесь не было. Как не существовало и самого Киллиана Финча в природе. Как тебе такое, а, Гёте?

X. Партия дьявола

Я моментально отрываю голову от подушки и разворачиваюсь к Ханне. Сна будто и не бывало.

— Ты это слышала?

— Да, кто‑то кричал.

Не сговариваясь, мы обе покидаем постели и выглядываем в коридор. Его уже заполняют поднятые криком ученики, кто взъерошенный и сонный, а кто еще бодрый и напуганный. Они переглядываются в надежде встретить в лицах напротив подсказки и ответы, но наталкиваются на подспудную тревогу. Неведомой тягой нас влечет на первый этаж, к источнику вопля.

И только выйдя к лестнице, мы смутно догадываемся, что произошло.

В самом верху уже толпятся уэстриверцы из ближайших комнат, до которых смог дойти звук. Будучи маленького роста, я чуть ли не подпрыгиваю, пытаясь хоть что‑нибудь углядеть из-за чужих спин и голов, и наконец мне удается вклиниться в образовавшийся зазор.

Я встаю как вкопанная, увидев под лестницей Мэй.

Она лежит там, скрюченная, переломанная, и напоминает старую куклу, что надоела ребенку. Короткие влажные волосы разметаны по дощатому отполированному полу, домашняя майка чуть задрана, обнажая живот.

— Боже, зовите на помощь! — голосит Ханна, выйдя из оцепенения. А вот я не могу: стою истуканом, не в силах сдвинуться и сделать хоть что‑то.

Я просто не могу поверить в очередное совпадение. Это больше не может быть случайностью, теперь я уверена.

Кто‑то бросается за Святошей и медсестрой, а Джорджина Харрингтон опрометью сбегает по ступенькам, опускается на колени перед Мэй и замеряет той пульс, как учили на курсах по оказанию первой медицинской помощи.

Пока напольные часы в холле дробью отсчитывают секунды, мое сердце замирает в томительном ожидании. Одна, две, три… Да господи боже, скажи же хоть что‑нибудь, Джорджина!

— Кажется, есть, — глухо говорит Джорджина и смотрит на нас, стоящих поодаль и боящихся спуститься. — Она дышит. Она еще жива!

Помню, на уроках богословия, на которые я ходила в прошлой школе, нам процитировали высказывание Джироламо Савонаролы [31], которое отчего‑то намертво въелось в мою память. Он говорил, что в час Страшного Суда «с человеком играет сам дьявол и пытается овладеть им, чтобы поставить ему шах и мат». «Будь же наготове, подумай хорошенько об этом моменте, потому что если ты выиграешь, то выиграешь и все остальное, но если проиграешь, то все, что ты сделал, не будет иметь никакой ценности. Этот момент — момент смерти».

Думаю, что момент смерти не физической, но духовной случился со мной, когда я наказала Мэй Лин. Наказывая ее, я проиграла партию и окончательно перестала быть собой.

После того как Мэй застукала нас с Гаспаром и возвела между мной и Даньел непреодолимую стену, я не могла сидеть сложа руки. Мерзавке следовало ответить, и ответить достойно, но, чтобы превзойти соперницу, мне пришлось пойти на крайние меры.

Вряд ли мне поверят, если я скажу, что не горжусь сейчас этим поступком. Однако ненависть меняет людей до неузнаваемости: не оставляет ни вины, ни сожалений. И меня она изменила тоже.

О страсти Мэй к плаванию знали все. Учителя без лишних разговоров отпускали ее на соревнования, а мистер Петровски не щадя гонял ее по бассейну, где Мэй превозмогала самое себя и упорно шла к цели — стать будущей чемпионкой.

Само собой, ученица, стоящая у преподавательского состава на хорошем счету и вызывающая гордость Уэст-Ривера по умолчанию, была среди учеников предметом зависти и даже неприязни. Но только мне удалось отличиться и поставить ее на место. Напомнить, что ее роль изначально заключалась в том, чтобы ползать возле Дэнни, а не виться вокруг нее, заполняя собою все видимое пространство.

В тот день Мэй тренировалась в бассейне перед грядущим важным соревнованием, победа в котором могла стать отправной точкой в ее спортивной карьере. Зная, что в поздний час душевые обычно пусты, я прокралась внутрь и щедро полила полы маслом.

Затаившись у выхода, я выжидала. И ожидание вознаградило меня звучным шлепком и громким, скулящим воем Мэй. Зверь попал в ловушку. Предусмотрительно отсчитав несколько минут, я все же вышла из укрытия, словно бы проходила мимо, и благородно склонилась к ней, оценивая ущерб и предлагая помощь.

Мэй упала совсем неудачно, как мне даже и не мечталось, — приземлилась прямо на бортик душевой кабинки. Перелом выглядел паршиво, хоть и остался закрытым: на месте травмы проступила жирная шишка, где прямо под кожей пряталась смещенная кость.

— Боже, Мэй, ты в порядке? — пропела я ангельским голоском. Руки мои бережно опустились на ее трясущиеся плечи, и, если бы Мэй не было так больно, она наверняка отшатнулась бы от меня.

Вместо этого она слезно заныла и осы́пала меня проклятьями. Сказала, что я слепая курица и должна позвать кого‑то на помощь, что я и сделала. Особенно не торопясь, я привела к ней медсестру, после чего выразила осторожную надежду, что все обойдется, и под гневным взором Мэй Лин вышла вон.

Травма оказалась непростой и потребовала месячного восстановления и полного покоя. На важнейшие в жизни соревнования Мэй так и не попала, и это заметно надломило ее дух. Когда мы встречались в коридорах или на общих предметах, Мэй непременно бросала на меня подозрительный взгляд. Вполне вероятно, она догадывалась, что за Аннушка разлила масло [32] так некстати, но обвинить меня без доказательств — все равно что ткнуть пальцем в небо. Камер возле душевых не водилось, меня никто не засек. Я знала,