Роберт Стивенсон - Алмаз раджи (сборник)

– Пророческая картинка! – буркнул доктор, потрогав пальцем изображение виселицы. – А теперь, мистер Билли Бонс, если вас так действительно величают, посмотрим, какого цвета у вас кровь. Ты ведь не боишься вида крови, Джим? – обратился он ко мне.

– Нет, сэр, – отвечал я.

– И прекрасно. Тогда подержи таз.

Он взял ланцет и вскрыл вену. Пришлось выпустить немало крови, прежде чем капитан открыл глаза и обвел комнату мутным взором. Сначала он узнал доктора и нахмурился, потом увидел меня и слегка успокоился. Вдруг его лицо снова налилось кровью, и он попробовал приподняться с воплем:

– Где Черный Пес?

– Здесь нет никакого пса, – отвечал доктор, – кроме того, что сидит за вашей спиной. Вы выпили слишком много рому, и вас хватил удар, как я и предсказывал. Мне пришлось помочь вам выкарабкаться из могилы. А теперь, мистер Бонс…

– Меня зовут не Бонс, – перебил капитан.

– Это не важно, – отвечал доктор. – Это имя одного морского разбойника, которого я знаю, и я зову вас так просто ради удобства. Вот что я вам скажу: один стаканчик рому вас не убьет сразу, но если вы не бросите пить, то умрете. Это понятно? Умрете и отправитесь в то местечко, которое по вам давно плачет. А теперь постарайтесь встать. Я помогу вам добраться до постели.

С огромным трудом мы втащили капитана наверх и уложили в постель. Голова его в изнеможении упала на подушку, точно он лишился чувств.

– Итак, запомните как следует, – сказал ему доктор. – Ром для вас – это смерть.

С этими словами он подхватил меня под руку и направился к моему отцу.

– Это пустяки, – заметил он, прикрыв дверь. – Я выпустил ему порядочно крови, и он с недельку проваляется в постели. Так будет лучше и для него, и для вас. Но второго удара он не переживет.

Глава 3

Черная метка

Около полудня я принес капитану прохладительное питье и лекарство. Он лежал неподвижно в том же положении, в котором мы его оставили, и казался одновременно ослабевшим и возбужденным.

– Джим, – сказал он. – Ты один здесь добрый малый. Я всегда хорошо относился к тебе и давал каждый месяц четыре пенса серебром. Ты видишь, парень, как мне скверно. Никто за мной не ухаживает. Будь же добр, Джим, принеси мне стаканчик рому. Принесешь?

– Доктор… – начал было я.

Но тут он принялся злобно ругать доктора.

– Все доктора – олухи! – объявил он. – Что твой доктор понимает в моряках! Я бывал в таких местах, где жарко, как в котле с кипящей смолой, где люди дохнут как мухи от желтой лихорадки и где земля, словно море, колышется от землетрясений. Много знает твой доктор о таких вещах? И жив я остался только благодаря рому: он заменял мне пищу, питье, жену и детей. И если я сейчас не глотну рому, то буду чувствовать себя, как дряхлая посудина, выброшенная шквалом на берег. Моя смерть останется на твоей совести, Джим, и на совести этого олуха доктора.

Он снова выругался и продолжал умоляюще:

– Смотри, Джим, как трясутся мои пальцы. Я не могу даже сжать их в кулак. Ведь я не выпил ни глотка за весь день. Говорю тебе, этот доктор – болван! Если я не выпью рому, Джим, то мне начнут мерещиться ужасы – мне и без того уже привиделось кое-что. Я видел старого Флинта вон там в углу – так ясно, как живого. Если я снова увижу такой кошмар, то окончательно озверею. Доктор и сам сказал, что один стаканчик мне не повредит. Я дам тебе золотую гинею[7], Джим, за одну маленькую кружечку рому.

Он становился все более настойчивым, и я уже опасался, как бы его голос не услышал мой отец, который был совсем плох и нуждался в покое.

– Мне ваши деньги не нужны, – ответил я. – Уплатите только то, что вы задолжали моему отцу. Я принесу вам стакан рому, но только один, не больше.

Я принес рому, и капитан с жадностью осушил стакан.

– Ого! – воскликнул он. – Теперь мне стало куда лучше! Не говорил ли тебе доктор, сколько времени мне придется проваляться на этой койке?

– По крайней мере, неделю, – отвечал я.

– Проклятье! – вскричал он. – Целая неделя! Я не могу лежать так долго – они успеют прислать мне черную метку! Негодяи уже пронюхали, где моя стоянка. Не сумели сберечь свое, а теперь гоняются за чужим. Разве это достойно настоящих моряков, скажи на милость? Но я стреляный воробей, и меня не проведешь. Я никогда не сорил своими деньгами и не намерен их терять. Я сумею обвести этих негодяев вокруг пальца и не боюсь их. Я справлюсь с ними, говорю тебе, дружок!..

При этих словах он приподнялся на постели, схватив меня за плечо с такой силой, что я чуть не закричал. Затем он тяжело, как две колоды, спустил на пол ноги. В его угрозы, произнесенные едва слышным голосом, верилось с трудом. У него не хватило сил, чтобы встать, и капитан присел, тяжело дыша, на край кровати.

– Твой доктор прикончил меня, – пробормотал он. – В ушах у меня звенит, в глазах темно. Помоги мне лечь…

Но не успел я протянуть руку, как капитан повалился навзничь. Некоторое время он лежал молча, а потом спросил:

– Джим, видел ты этого моряка, что явился сегодня?

– Черного Пса? – спросил я.

– Да, Черного Пса, – ответил он. – Он очень плохой человек, но тот, кто послал его сюда, еще хуже. А теперь слушай сюда. Если мне не удастся выкарабкаться, знай – им нужен мой сундук. Тогда мигом садись на лошадь и скачи как можно быстрей… Все равно, раз ничего не поделаешь… Скачи к этому доктору и скажи ему, чтобы он собрал как можно больше людей и перехватил бы здесь, в таверне, всю шайку старого Флинта. Я был первым штурманом у старика Флинта… И я один знаю это место… Он сам сказал мне об этом в Саванне, когда лежал при смерти, как вот я сейчас. Но ты ничего не предпринимай, Джим, пока они не пришлют мне черную метку или покуда ты снова не увидишь Черного Пса или одноногого моряка.

– А что за черная метка, капитан? – спросил я.

– Это обвинение, парень. Я все расскажу тебе, если они ее пришлют. Ты только смотри в оба, Джим, и клянусь, я разделю все, что осталось, с тобой поровну.

Он начал заговариваться, голос его становился все слабее. Я дал ему лекарство, и он проглотил его покорно, как ребенок, со словами: «Если какой-нибудь моряк и нуждается в лекарстве, так это я».

Вскоре он забылся тяжелым сном, и я вышел. Не знаю, как бы я поступил, если бы все шло благополучно. Вероятно, сообщил бы обо всем доктору, так как ужасно боялся, что капитан потом пожалеет о своей внезапной откровенности и прикончит меня. Но обстоятельства сложились иначе – вечером скончался мой отец, и я позабыл обо всем на свете. Я был так поглощен нашим горем, похоронами и прочими хлопотами, что даже не вспоминал о капитане.

На следующее утро капитан спустился вниз и отобедал, как обычно. Ел он немного, зато много пил. Я думаю, что он выпил рому даже больше своей нормы, так как самостоятельно хозяйничал у стойки и при этом так сердито сопел, что никто не решился ему помешать. В ночь накануне похорон он был совершенно пьян. Ужасно и отвратительно было слышать его дикое пение в доме, где лежал покойник. Но, несмотря на болезнь капитана, мы по-прежнему опасались его. Доктора, который бы мог заткнуть ему глотку, не было поблизости, его вызвали к одному больному за несколько миль, и после смерти моего отца он не заглядывал в наши края.