Светлана Полякова - Агни Парфене

Где б нашей встречи ни было начало, Ее конец — не здесь.

Ночью наконец выпал снег.

Не важно, что он таял под ногами, и идти по улице, самой старой в городе, где старинные дома с рыцарями и львами уродовали яркие, аляповатые витрины бутиков, было скользко и мокро, и сапоги, которые Лика надела сегодня «по случаю новой работы», на глазах приходили в негодность — они были замшевые и из светло-коричневых уже стали темными, почти черными от снега, влаги и луж.

Настроение у Лики было радостно-испуганным. Она была почти счастлива, что наконец устроилась туда, куда мечтала. Вернее, ее устроили. Подруга матери.

Она так боялась, что — не понравится там. Даже надела сегодня юбку. Чтобы казаться строгой и приличной. Даже мама рассмеялась: «Лика, ну ты же не в церковь…»

И вместо своих привычных двух кос Лика заплела сегодня одну.

Сейчас изо всех сил сдерживала улыбку, потому что ей казалось, что эта ее улыбка мешает «серьезному образу». Так и шла по улице, старательно удерживая на лице вновь обретенное выражение — словно опасалась, что, если на минутку позволит себе расслабиться и улыбнется — не получится вернуть эту «серьезность», как ни старайся…

Земля, слегка припорошенная снегом, выглядела жалкой, несчастной, сиротской. «Лучше бы его вообще не было,» — тоскливо подумала Лика, даже на минуту ушло предвкушение грядущего Великого События, уступив на время место унынию — больше всего Лика не любила поздний ноябрь, грязный и серый, а этот-то самый поздний ноябрь растянулся на целую зиму, и — никакого от него не было спасения. Каждое утро она просыпалась и осторожно смотрела на небо, тщетно надеясь увидеть солнце. Или — снег. Ах, как же ей хотелось — и неба синего, морозного, ясного, и хрустящего снега, и деревьев, щедро украшенных снегом, и морозных узоров на оконном стекле.

Ничего этого не было — и по телевидению уже начали озабоченно говорить о катастрофе, о потеплении, еще о чем-то, а одна мамина подруга сказала, что это все от неправильного общения с космосом. При этом она смотрела строго и печально.

Лика с космосом говорить не умела, да и вообще не очень доверяла новомодным тенденциям в духовных поисках. Она чуть не ступила в огромную лужу перед тротуаром и невольно загрустила, потому что этот раз мог стать роковым для несчастного сапога.

До музея оставалось немного, всего один квартал, и Лика присела на лавочку, потому что волнение стало сильнее, дыхание участилось, в глазах вдруг появились слезы, душу заполнил отвратительный страх — что ее, Лику, не возьмут на эту вожделенную работу.

А ей хотелось этого больше всего на свете. Чтобы ее взяли в реставрационную мастерскую и она получила наконец возможность заниматься тем, к чему у нее лежала душа. Мамина подруга, благодаря которой все пока складывалось удачно, уверяла, что Ликины работы очень понравились, у нее было даже обнаружено дарование, но — если верить второй подруге, которая беседует с космосом, могло произойти все, что угодно, — вдруг сегодня космос пребывает в дурном расположении духа? Или — именно сегодня ему не нравится Лика и он с гадкой улыбкой порушит все Ликины «воздушные замки»? Ее не возьмут, и…

Она вздохнула.

И придется ей, Лике, расписывать для продажи всякие доски, и — что самое плохое — творить матрешек с ликами Богородицы, потому как жить на что-то надо. Матушка за свое преподавание в художественном училище получает немного, на это только при сильной изобретательности можно месяц протянуть. А Лика — сама не могла понять, что с ней происходит каждый раз, когда она святотатствует — появлялось у нее ощущение того, что она в этот момент больно делает кому-то или — нарушает гармонию, в Свет темноту впускает… А однажды ее попросили отреставрировать икону — старинную, пострадавшую изрядно от неизвестных вандалов. Глаза у Господа на иконе были выцарапаны, да и у окружающих его святых — лики были уничтожены. Хозяйке иконы она досталась в подарок от подружки, которая ее из деревни привезла — там ей икону и отдала старушка, так что — кто это варварское преступление сделал, было неведомо. Лика сначала боялась, ей казалось, что недостойна она, только — икона эта манила ее, она сначала сидела перед ней подолгу, точно говорила с ней тихонечко, ладонью поглаживала раненые места, и — так ей жаль было, точно и в самом деле больно было этой иконе, и эту боль она, Лика, ощущала… Она о своих ощущениях странных никому не говорила — засмеют, скажут, что Лика с доской разговаривает и что доски боли не ощущают. Она просто фантазирует — она всегда была склонна к фантазированию. Ей бы не в художники, в писатели податься. А еще лучше — сценарии писать для длинных сериалов…

Да и вообще — к чему она сейчас это вспоминает? С тех пор пять лет прошло. Лика с той поры еще несколько икон отреставрировала — по просьбе, не за деньги, не хотелось ей почему-то за свое «целительство» деньги брать. А ту икону — самую первую — она забыть не может… И не в том дело, что эта икона ее учила — благодаря ей и тем трудностям, которые Лика испытала тогда, она начала потихонечку обучаться и утраты левкаса восстанавливать, и доску склеивать незаметно, и даже в мастерскую реставрационную на курсы пошла — потому что ведь мало «дара Божия», знания нужны и опыт…

Она докурила сигарету. Еще несколько секунд сидела, прикрыв глаза. «Как странно, я ведь в этом музее все детство провела, а сейчас — боюсь открыть тяжелую дверь, боюсь, как будто — иду в совершенно незнакомое место, к незнакомым людям», — подумала она. В груди и в самом деле поселился и не желал уходить страх, и справиться с ним казалось невозможным…

— Хватит, — сказала себе Лика вполголоса. — Пора. Тебя ведь ждут.

Поднялась с лавки, еще раз посмотрела на желтоватый особняк, спрятавшийся в сплетениях оголенных ветвей, закинула на плечо сумку-торбочку и решительно направилась прямо к массивной, так сейчас устрашающей ее двери, за которой Лику ждала новая жизнь.

Она уже протянула руку, дотронулась до массивной ручки, чтобы открыть вход в «святилище», но дверь открылась сама — резко, так резко, что, если бы Лика не успела отскочить, вместо «святилища» вполне могла бы оказаться в больнице.

Парень, вылетевший из музея, словно и не заметил Лику, даже не извинился. Глаза у него были какие-то странные. «Ошпаренный», — подумала она.

Мимо Лики пролетел, как праща, и — вдруг неожиданно замер, остановился, опустил голову.

Она уже собралась открыть вожделенную эту дверь, но парень остановил ее неожиданным вопросом:

— Который час?

«Вечность», — хотелось ответить и язык показать. Но — обернувшись, она увидела его взгляд. Больной какой-то, точно у него что-то случилось страшное.