Говард Лавкрафт - Заброшенный дом

В 1775 году, когда разразилась война с Великобританией, Уильям Гаррис-младший, несмотря на свои шестнадцать лет и слабое телосложение, умудрился вступить в Армию Наблюдения под командованием генерала Грина и с этого дня наслаждался постоянным улучшением здоровья и престижа. В 1780 году, будучи капитаном вооруженных сил Род-Айленда на территории штата Нью-Джерси (ими командовал полковник Энджелл), он повстречал, полюбил и взял себе в жены Фиби Хетфилд из Элизабеттауна; на будущий год, с почетом уйдя в отставку, он вернулся в Провиденс вместе со своей молодой женой. Нельзя сказать, что возвращение юного воина было абсолютно ничем не омрачено. Дом, правда, по-прежнему был в хорошем состоянии, а улица, на которой он стоял, переименована из Бэк-стрит в Бенефит-стрит, зато некогда крепкое телосложение Мерси Декстер претерпело весьма печальную и отчасти странную метаморфозу: эта добрая женщина превратилась в сутулую и жалкую старуху с глухим голосом и поразительно бледным лицом. На удивление сходное превращение произошло и с единственной оставшейся в живых служанкой Марией. Осенью 1782 году Фиби Гаррис родила мертвую девочку, а 15 мая следующего года Мерси Декстер завершила свою самоотверженную, скромную и добродетельную жизнь.

Уильям Гаррис, теперь уже полностью удостоверившись в существенно нездоровой атмосфере своего жилища, принял меры к переезду, предполагая в дальнейшем заколотить дом насовсем. Сняв на время комнаты для себя и жены в недавно открывшейся гостинице Золотой шар , он принялся хлопотать о постройке нового, более приличного дома на Вестминстер-стрит, в строящемся районе города за Большим мостом. Именно там в 1785 году появился на свет его сын Дьюти, и там семья благополучно проживала до тех пор, пока посягательства со стороны коммерции не вынудили ее вернуться на другой берег реки на Энджел-стрит, пролегавшую по ту сторону холма; в новый жилой район Ист-Сайд, туда, где в 1876 году ныне покойный Арчер Гаррис построил себе пышный, но безвкусный особняк с мансардной крышей. Уильям и Фиби скончались в 1797 году во время эпидемии желтой лихорадки, и Дьюти был взят на воспитание своим кузеном Рэтбоуном Гаррисом, сыном Пелега.

Рэтбоун был человеком практичным и сдавал дом на Бенефит-стрит внаем, несмотря на нежелание Уильяма, чтобы там кто-нибудь жил. Он полагал, что его святой долг перед подопечным заключается в том, чтобы собственность последнего приносила как можно больше доходу; при этом его немало не тревожили ни смерти и заболевания, в результате которых жильцы сменяли друг друга с быстротой молнии, ни все растущая враждебность к дому со стороны горожан. Вероятно, он ощутил лишь легкую досаду, когда в 1804 году муниципалитет распорядился, чтобы территория дома была окурена серой и смолой. Причиной для такого решения со стороны городских властей послужили возбудившие немало досужих толков четыре смерти, вызванные, предположительно, уже сходившей в то время на нет эпидемией лихорадки. Ходил слух, в частности, будто от дома пахнет лихорадкой.

Что касается самого Дьюти, судьба дома мало его беспокоила, поскольку, достигнув совершеннолетия, он стал моряком и в войну 1812 года с отличием служил на капере Бдительный под началом капитана Кэхуна. Воротясь целым и невредимым, в 1814 году он женился и вскоре стал отцом. Последнее событие произошло в ту достопамятную ночь на 23 сентября 1815 году, когда случился страшный шторм и воды залива затопили полгорода; при этом целый шлюп доплыл аж до Вестминстер-стрит, и мачты его едва не колотились в окна Гаррисов как бы в символическое подтверждение тому, что новорожденный мальчик по имени Желанный сын моряка. Желанный не пережил своего отца: он пал смертью храбрых в сражении под Фредриксбургом в 1862 году. Ни он, ни сын его Арчер почти ничего не знали о страшном доме, помимо того, что это какое-то совершенно ненужное бремя, которое почти невозможно сдать внаем быть может, по причине его дряхлости и затхлости, свойственной всякой старческой неопрятности. В самом деле, дом ни разу не удалось сдать внаем после целого ряда смертей, последняя из которых случилась в 1861 году и которые за всеми треволнениями, вызванными начавшейся войной, были преданы забвению. Кэррингтон Гаррис, последний из рода по мужской линии, относился к дому как к заброшенному и до некоторой степени живописному объекту преданий но лишь до той поры, пока я не поведал ему о своем эксперименте. И если прежде он намеревался сравнять особняк с землей и построить на его месте многоквартирный дом, то после беседы со мной решил оставить его на месте, провести в него водопровод и впустить жильцов. Так он и сделал и не имел никаких затруднений. Кошмар навсегда оставил дом.

3

Нетрудно представить, какое сильное впечатление произвели на меня семейные хроники Гаррисов. На всем протяжении этой довольно длинной повести мне мерещилось неотвязное и неотступное тяготение неведомого зла, превосходящего любое другое из существующих в известной мне природе; было также очевидно, что зло это связано с домом, а не с семьей. Впечатление мое подтверждалось множеством разрозненных фактов, с грехом пополам сведенных моим дядей в подобие системы: я имею ввиду предания, бытовавшие среди слуг, газетные вырезки, копии свидетельств о смерти, выданных врачами-коллегами дядюшки, и тому подобные вещи. Вряд ли мне удастся привести здесь этот материал в полном объеме, ибо дядюшка был неутомимым собирателем древностей и испытывал живейший интерес к страшному дому; могу упомянуть лишь несколько наиболее важных моментов, заслуживающих внимания хотя бы потому, что они регулярно воспроизводятся во многих сообщениях из самых различных источников. К примеру, прислуга в своих сплетнях практически единодушно приписывала неоспоримое верховенство в дурном влиянии затхлому и затянутому плесенью погребу дома. Некоторые слуги в первую очередь, Энн Уайт, никогда не пользовались кухней в погребе, и, по меньшей мере, три легенды повествовали о причудливых, напоминающих людей или бесов, очертаниях, которые принимали корни деревьев и налеты плесени в погребе. Эти последние сообщения особенно глубоко задели меня в связи с тем, что я видел собственными глазами, когда был ребенком; однако у меня создалось впечатление, что самое главное в каждом из этих случаев было в значительной мере затемнено добавлениями, взятыми из местного ассортимента рассказов о привидениях для публичного пользования.

Энн Уайт, со своими эксетерскими суевериями, распространяла наиболее экстравагантную и, в то же время, наиболее последовательную версию, уверяя, что прямо под домом находится могила одного из тех вампиров, то есть мертвецов с сохранившимся телом, питающихся кровью или дыханием живых людей, и чьи богомерзкие легионы высылают по ночам в мир свои образы или призраки, дабы те охотились за несчастными жертвами. Для уничтожения вампира необходимо, как советуют всеведущие старушки, его откопать и сжечь у него сердце или по крайней мере, всадить ему в сердце кол. Именно та настойчивость, с которой Энн требовала проведения раскопок в погребе, и стала решающей причиной для ее увольнения.