Клайв Баркер - Явление тайны

– Откуда ты знаешь?

– Ох, мама... люди всегда болтали об этом.

– Я так стыдилась, – проговорила мать, закрыв лицо рукой; другая рука, со все еще зажатым в ней ножом, беспомощно повисла вдоль тела. – Так стыдилась. Я хотела убить себя. Но пастор меня удержал. Он сказал, что я должна жить. Ради Господа. И ради вас с Томми-Рэем.

– Ты очень сильная, – сказала Джо-Бет, отвернувшись от мерзкой куклы. – Я люблю тебя, мама. Я сказала, что боюсь, но я ведь все равно знаю, что ты не сделала бы мне больно.

Мать смотрела на нее, и слезы медленно катились по ее щекам.

Потом она сказала:

– Я сделала бы это. Убила бы тебя.

3

– Мой враг все еще здесь, – сказал Джейф.

Томми-Рэй вел его по тропе, известной только местным детям, тропе, ведущей в обход Холма к уединенному наблюдательному пункту среди скал, из которого каждому, осмелившемуся забраться сюда, открывался прекрасный вид на Лорелтри и Уиндблаф.

Теперь они стояли там вдвоем, отец и сын. Небо было беззвездным, и в домах внизу тоже не было огней. Тучи заволокли небо, а сон – город. Никем не потревоженные, отец и сын стояли и говорили.

– Кто твой враг? Скажи мне, и я перегрызу ему глотку.

Сомневаюсь, что он позволит.

– Не язви, – сказал Томми-Рэй. – Я не такой уж болван. Я знаю, ты считаешь меня ребенком. Но я не ребенок.

– Тебе придется это доказать.

– Докажу. Я ничего не боюсь.

– Посмотрим.

– Ты что, хочешь меня напугать?

– Нет. Просто предупреждаю.

– О чем? О твоем враге? Скажи хоть, кто он такой?

– Его зовут Флетчер. Мы работали вместе до твоего рождения. Но он обманул меня. Вернее, пытался.

– А чем ты занимался?

– О! – Джейф засмеялся; чем больше Томми-Рэй слышал этот звук, тем больше он нравился ему. Этот человек имел чувство юмора, хотя сам Томми-Рэй не видел в сказанном ничего смешного. – Чем я занимался? Коротко говоря, я пытался овладеть силой. Ее называют Искусством, и с ее помощью я могу овладеть снами Америки.

– Ты шутишь?

– Не всеми снами. Только самыми важными. Ты увидишь, Томми-Рэй. Я исследователь...

– Правда?

– Конечно. Но что в нашем мире можно еще исследовать? Какие-нибудь клочки пустыни или джунгли.

– Космос, – предположил Томми-Рэй.

– Ага, еще одна пустыня. Нет, настоящая тайна – и единственная, – таится у нас в головах. И в нее-то я и попытался проникнуть.

– Ты говоришь так, будто на самом деле побывал там.

– Так оно и есть.

– И это все благодаря Искусству?

– Именно.

– Но ты сказал, что это всего-навсего сны. Они снятся всем. Ты что, вот так можешь проникнуть в любой сон?

– Большинство снов – ерунда. Люди просто встряхивают свои воспоминания, как в калейдоскопе. Но есть другие сны – о рождении, о любви, о смерти. Сны, которые объясняют, что значит бытие. Я знаю, в это трудно поверить.

– Говори. Мне интересно.

– Существует море снов. Субстанция. И в этом море есть остров, который по крайней мере дважды предстает перед каждым из нас – в начале и в конце. Первыми о нем узнали греки. Платон назвал его Атлантидой... – Тут он прервался, наблюдая за произведенным впечатлением.

– Ты очень хочешь туда, правда? – тихо спросил Томми-Рэй.

– Очень, – подтвердил Джейф. – Я хочу плавать в этом море и посещать берег, где рассказывались все великие истории.

– Здорово.

– Что?

– Это было бы здорово.

Джейф засмеялся.

– Тебе еще много придется узнать, сын. И поработать. Ты сможешь помочь мне?

– Конечно! А в чем?

– Видишь ли, я не могу показываться в городе. Особенно днем. Дневной свет, он такой... не таинственный. Но ты можешь ходить по моим делам.

– А ты... останешься здесь? Я думал, мы уедем куда-нибудь вместе.

– Конечно, уедем. Потом. Но сперва нужно убить моего врага. Он сейчас слаб и ищет помощи. Он ищет своего сына.

– Это Катц?

– Да.

– Так нужно убить Катца.

– Не мешало бы, если позволят обстоятельства.

– Я уверен, что позволят.

– Хотя ты мог бы сказать ему спасибо.

– Почему это?

– Если бы не он, я бы до сих пор торчал под землей. Пока вы с Джо-Бет не нашли бы меня... если бы нашли. Из-за того, что сделали она и Катц...

– А что они сделали? Они трахались?

– Это так важно для тебя?

– Еще бы!

– Для меня тоже. Мне больно от мысли, что сын Флетчера касается твоей сестры. Но и Флетчеру от этого тоже больно. В этом мы с ним согласны. Вопрос был в том, кому из нас первому удастся выбраться на поверхность и воспользоваться этим.

– И это оказался ты.

– Да, я. Мне повезло. Моих воинов, моих тератов, легче всего добывать у умирающих. Одного мне подарил Бадди Вэнс.

– Где он сейчас?

– Там, откуда мы пришли. Помнишь, тебе показалось, что кто-то идет за нами? Я тогда сказал, что это собака.

– Покажи мне его.

– Вряд ли он тебе понравится.

– Покажи, папа. Пожалуйста!

Джейф свистнул. На этот звук деревья позади них всколыхнулись, как до того во дворе. Но на этот раз между них показалась голова – голова какого-то глубоководного чудища, выброшенного на берег, распухшего и исклеванного чайками так, что в нем открылось пятьдесят новых глаз и с десяток ртов, кожа вокруг которых висела лохмотьями.

– Здорово, – выдохнул Томми-Рэй. – Ты взял его у комика? Он что-то не кажется мне смешным.

– Такие исходят из людей, стоящих на пороге смерти, – сообщил Джейф. – Испуганных и одиноких. Они самые лучшие. Как-нибудь я расскажу тебе, в каких местах и из каких подонков я добывал материал для своих тератов.

Он оглянулся на город.

– Но здесь? Смогу ли я найти это здесь?

– Умирающих?

– Уязвимых. Тех, кого не предохраняет никакая вера, никакая мифология. Безумных. Испуганных.

– Можешь начать с матери.

– Она не безумна. Может, она и близка к этому, и страдает галлюцинациями, но она защитила себя. У нее есть вера, хоть и дурацкая. Нет... мне нужны люди без веры, нагие люди.

– Я знаю таких.

Если бы Томми-Рэй мог читать мысли людей, с которым сталкивался на улицах каждый день, он указал бы своему отцу сотни адресов. Все это были люди, которые покупали в Центре фрукты и готовые завтраки, люди с отменным здоровьем и ясными глазами, как и он сам, на вид счастливые и уверенные в себе. Может, иногда они обращались к психоаналитику, или повышали голос на своих детей, или плакали по ночам, когда очередной день рождения неумолимо приближал их к последней черте; но они жили в согласии с собой и с миром. У них было достаточно денег в банке, большую часть года их грело солнце, а для прохлады они могли бы назвать себя верующими во что-нибудь. Но их никто не спрашивал. Не здесь, не сейчас. В конце нашего столетия о вере не принято говорить без легкой насмешки, скрывающей стеснение. Поэтому о ней старались не говорить вообще, кроме особых случаев – свадеб, крещений и похорон.