Стивен Кинг - ОНО

Тем временем Билл Денборо написал мистический рассказ на тему «запертой комнаты», три приключенческие повести и несколько зарисовок-ужасов в стиле Эдгара Аллана По, Говарда Лавкрафта и Ричарда Маттесона. Позднее он оценит их как «похоронную процессию середины 1800-х, только в более зловещих красках».

Одна из приключенческих повестей принесла ему хороший балл.

«Это уже лучше, — подписал преподаватель на титуле. — Противоборство иностранных держав представлено как порочный круг, в котором насилие порождает насилие. Особенно хорош «иглоносый» космолет как символ социосексуального вторжения. Несмотря на фрагментарность, повесть представляет определенный интерес».

Остальные вещи не получили более «удовлетворительно».

Окончательно упрочил Билл свои позиции в группе после дискуссии с молоденькой «виньеткой», длившейся больше часа. Желтолицая девушка, предпочитавшая сигареты «Уинстон» и постоянно ковырявшая прыщи на височных впадинах, настойчиво утверждала, что «виньетка» — социально-политическая формулировка в стиле раннего Оруэлла. С этим были согласны большая часть группы и сам преподаватель, но дискуссия продолжалась.

Все взоры были обращены на вставшего Билла: он был рослым и видным.

Тщательно подбирая слова, не заикаясь (лет пять как перестал), он произнес: «Я не понимаю этого. Я не понимаю ничего из этого. Почему рассказ обязательно должен быть социо-каким-то? Политика… культура… история… разве не естественные компоненты любого рассказа, если он хорош? Я думаю… — он огляделся и увидел нескрываемую враждебность, осознал, что его выступление рассматривается как выпад своего рода. Очень даже может быть. Они полагают, что в их среду затесался «смертоносный сексистский торгаш». — Я считаю… почему бы рассказу не быть просто рассказом?»

Никто не отвечал. Повисла гнетущая тишина. Его взгляд встречал лишь холодное отчуждение. Желтолицая девушка, выпустив облачко дыма, потушила сигарету в пепельнице, принесенной с собой.

Наконец подал голос преподаватель — мягко, будто разговаривал с незаслуженно обиженным ребенком.

— Как ты считаешь, Фолкнер писал только рассказы, и Шекспира интересовали только деньги? Скажи, что ты думаешь?

— Я думаю, это очень близко к правде, — сказал Билл, долго и честно осмысливая вопрос, и прочел в глазах аудитории осуждение.

— А я думаю, — сказал преподаватель, слегка улыбнувшись Биллу, — что тебе нужно еще очень многое узнать.

Кто-то с галерки захлопал в ладоши…

Билл ушел, но… на следующей неделе вернулся, оживленный и полный решимости. Между делом он написал рассказ «Мрак» — историю о ребенке, обнаружившем чудовище в подвале своего дома. Обнаружив его, он боролся с ним и в конечном итоге одолел. Его поражала собственная страстность, с которой был написан рассказ; казалось, что он не столько пишет сам, сколько плывет в русле захватившего его повествования. Однажды он отбросил перо и окунул разгоряченную голову в десятиградусный декабрьский холод. На улице клубился парок. Билл прогуливался вокруг дома в зеленых ботинках без застежек, скрипящих как несмазанные петли двери. В голове бушевал сюжет рассказа; он уже почти забыл про собственное бегство. Он боялся, что если окажется невозможным пресловутое «набивание» руки, то он расшибет себе лоб в настойчивом стремлении избежать конкретности. «Может, выбросить оттуда чертовщину», — советовался он с холодными зимними сумерками, усмехаясь с сомнением. Он чувствовал, что в конечном счете нашел, как именно ему писать; после десятилетних проб и ошибок обнаружил кнопку, запускавшую механизм огромного заглохшего бульдозера, который срывал целые пласты в его черепной коробке. Он завелся и набирал обороты. Красоты в нем не было — просто огромная машина, созданная для дела, а не для авансов красивым девушкам. Он мог все перевернуть. И если Билл будет невнимателен, то он перевернет и его.

Билл вернулся, в спешке заканчивая «Мрак», просидел над ним до четырех утра и забылся сном незадолго до звонка будильника. Его бы крайне удивило чье-нибудь предположение, что он написал это про своего брата Джорджа. Он не вспоминал о Джордже годами, по крайней мере, верил в это.

Рассказ вернулся к нему от преподавателя с самой низшей оценкой. Два слова пересекли титул заглавными буквами. «СЫРАЯ» — гласило одно. «ЧЕПУХА» — кричало другое.

Билл собрал воедино все пятнадцать листов рукописи, положил на сушилку и открыл дверцу. Некоторое время он боролся с искушением сунуть рукопись внутрь и сунул бы, но вовремя осознал нелепость этого поступка. Он сидел в кресле-качалке, смотрел на плакат «Дня Благодарения» и смеялся нервным смехом. Сырая? Отлично — пусть сохнет! «Будь прокляты эти чертовы подпорки!» — восклицал он сквозь слезы через некоторое время.

Позже он перепечатал титульный лист с резолюцией преподавателя и отправил рукопись в журнал для мужчин «Белый галстук» (по мнению Билла, его следовало назвать «Голые наркоманы»). Потрепанный экземпляр «Литературной биржи» утверждал, что журнал покупает рассказы ужасов, и два номера, купленных им в местной лавке «для мам-и-пап», действительно содержали подобные рассказы — вперемежку с фото обнаженных девиц и рекламой моющих средств и пилюль для импотентов. Один из них, под авторством Денниса Этчисона, даже понравился Биллу.

Он отправил «Мрак» в журнал без особых надежд — многие рассказы он посылал и раньше, но вместо появления своих трудов на страницах изданий получал листки с отказом, — тем больше было восторга, когда он получил от редакции раздела приключений 200 долларов в качестве гонорара за публикацию. Заместитель редактора добавил краткую записку, в которой назвал «Мрак» «самым ужасным со времен Рея Брэдбери» и добавил: «Жаль, что лишь человек семьдесят будут иметь возможность прочесть его от корки до корки». Это, кстати, Билла Денборо не слишком волновало. Вот 200 долларов — другое дело!

Он направился к своему консультанту с учетной карточкой 141 группы. Тот сделал на ней отметку. Билл подколол к карточке записку заместителя редактора и прикнопил все вместе на доску объявлений на двери преподавателя литературного творчества. В углу доски он заметил антивоенную карикатуру. Внезапно, казалось даже без его участия, пальцы Билла извлекли из нагрудного кармана ручку, и карикатуру пересекла надпись: «Если приключения и политика станут когда-нибудь взаимозаменяемыми, то мне останется лишь покончить самоубийством, потому что я не буду знать, что делать. Очевидно, политика изменчива. Рассказ не меняется никогда». Он помедлил и с некоторой неловкостью (правда, инерция была сильнее) добавил: «Я полагал, что Вы знаете об этом».