Александр Амфитеатров - Жар-цвет

— Малярия на острове Корфу? Полно, граф, вы шутите! Откуда здесь быть малярии: камень и вода — вот и весь Корфу. Малярия бывает только там, где почва отравлена болотом, гнилою водою.

— А вот подите же… Моллок руками развел: первый случай за всю его корфиотскую практику.

— Что же он рекомендует?

— Сесть на пароход и ехать в Монако.

— Это зачем?

— Современная медицина знает только два места во всей Европе, где малярия проходит без лечения, сама собой: Ханге в Финляндии и Монако. О Финляндии Алексей Леонидович не хочет и слышать: у него безотчетное отвращение к северу. Значит, надо ехать в Монако.

— Боже мой! Вот уж истина, что радость не бывает без печалей… Как же быть теперь со свадьбой?

— Дебрянский думает, что если вы и Зоица согласны, то лучше всего будет обвенчаться немедленно, затем соединить полезное с приятным: и свадебную поездку совершить, и малярию путешествием уничтожить…

— Что же? Я нахожу это решение благоразумным. К свадьбе мы готовы. Не знаю, что скажет Зоица.

Позвали Зоицу. Узнав о болезни жениха, она перепугалась еще больше, чем можно было ожидать.

— Малярия? Но ее никогда здесь не бывало! — вскричала она вопросительно, устремляя сверкающий взгляд на Лалу, которая ее сопровождала. Лала спокойно выдержала этот взгляд и пожала плечами. Лицо у не было угрюмое, постаревшее, между бровями лежала тяжелая жирная складка… Когда Лала услыхала о непременном намерении Дебрянского немедленно венчаться, по хмурым чертам ее скользнула презрительная улыбка, никем не замеченная, кроме графа Валерия. Он, как только Лала вошла, впился в нее любопытными глазами и следил за нею, как сыщик… Она заметила это внимание, взмахнула на графа тяжелыми ресницами и несколько секунд держала его под суровым взором.

— Тебе-то чего еще надо? Ты-то куда лезешь? — безмолвно спрашивала она.

Гичовский уличил минуту, чтобы подойти к ней.

— Лала, я хотел бы поговорить с вами…

Лала кивнула головой и вышла. Гичовский последовал за нею.

— Хотите в сад или пойдем ко мне? — предложила Лала.

— Нет, уж лучше в сад, — сказал Гичовский, — у меня к вам есть секрет, а из вашей комнаты все слышно на террасе.

Лала быстро взглянула ему в глаза и нахмурилась еще больше.

— Вот как! Я не замечала.

— А я замечал, — значительно повторил Гичовский. Лала побледнела. Верхняя губа ее задрожала под усиками.

— Что прикажете? — спросила она, усаживаясь в олеандровой тени. — Говорите смело. Здесь нас никто не услышит, кроме синего моря.

Глаза ее были теперь спокойны, а голос звучал ровно и почти небрежно.

Гичовский взял ее за руку и прямо в глаза ей устремил пристальный взгляд своих ярких коричневых глаз. Лала улыбнулась с шутливым превосходством.

— Если вы намерены меня магнетизировать — не советую, — сказала она, — я сильнее вас, и вы заснете первый…

Но граф на шутку ее даже не улыбнулся.

— Лала, — серьезно сказал он, — Дебрянский очень трудно болен.

— Да, я слышала: малярия, — равнодушно возразила она.

— Лала, — голос графа звучал еще строже, — малярии на Корфу не бывает.

— Что же с ним в таком случае?

— Я предполагаю, что он отравлен. Лала отшатнулась.

— Позвольте, граф… вы шутите…

— Мне, право не до шуток, Лала. Я не хотел говорить старику. Моллок объявил Дебрянского почти безнадежным. Если болезнь пойдет тем же быстрым маршем, он дает больному две недели срока покончить свои жизненные расчеты: его съест последовательное истощение. И такой исход Моллок считает еще счастливым, потому что он боится, что перед смертью Дебрянскому суждено испытать ужасное бедствие… На своей родине он страдал нервною болезнью. Ну, теперь она, по-видимому, возвратилась… Моллок опасается за его рассудок…

Лала сказала:

— Так. Но откуда же вы взяли, что он отравлен?

— Прежде всего из слов Моллока: это либо малярийное помешательство, либо действие какого-нибудь яда.

— Так и Моллок думает?

— Нет, он покуда держится за малярию и только изумляется, откуда она могла взяться, да еще в такой жестокой форме.

— По-моему, он совершенно прав.

— Нет, Лала. Я молчу — никому еще не намекнул ни словом — но видал я на своем веку малярийных-то больных. Это то, да не то. Да и Моллок-то, кажется мне, схватился за малярию только потому, что эта болезнь так широка и разнообразна в своих проявлениях, что под нее можно подогнать все, чего при диагнозе не понимаешь. Тот тип изнурительной лихорадки, как болеет Дебрянский, я наблюдал только однажды, в Африке, на болотах Гвинеи, о которых я когда-то вам рассказывал, и вам нравилось… помните, Лала?

— Да, помню, — сдержанно сказала она. — Так в болотах же. Где же и быть малярии, если не в болотах?

— Да, но, видите ли, эта форма и там казалась исключительною и неестественною. Негр, которого убивала эта странная малярия, оскорбил местное божество и был проклят его жрицами… Так что цветные в один голос говорили, что никогда не видали ничего подобного, и считали болезнь своего товарища божественным насылом; ну, а мы, белые, предполагали более вероятное: что жрицы несчастного кощунника не только прокляли, но и успели отравить.

Лала слушала графа, не меняясь ни в цвете, ни в выражении лица, и только сросшиеся брови ее, сжавшись к переносице, расположились на бледно-желтом лбу как-то так, что Гичовский невольно подумал: «И впрямь, точно крылья раскинула. Не диво, если бедному амальфитанскому парню почудилось, будто Лала спустила на него грозную „мертвую голову“ из-под этаких черных бровей».

— Странное, знаете ли, местечко этот уголок Гвинеи, о котором я вам говорю, — продолжал он с видом равнодушным и голосом беззаботным. Населен он племенем, называемым Уйдахи. Не слыхали? Они вам очень понравились бы, потому что у вас с ними есть общее пристрастие. Они страстные любители змей и держат их в домах своих ручными, совершенно так же, как вы своего Цмока… Лала быстро взглянула на Гичовского, хотела что-то сказать, но удержалась, закусив губу.

— По словам Уйдахов, — ровно говорил граф, делая вид, будто не замечает ее движения, — все эти ручные змеи — потомки или родственники одного Великого Змея, живущего в храме близ города Шаби. Не знаю, существует ли он действительно, но, по рассказам туземцев, он — величины невероятной, чудовищной, исполинской, «с верблюда», и живет при храме уже несколько сот лет: с тех пор как вверился Уйдахам, покинув для них племя Арда, и стал их единым и всемогущим божеством. Впрочем, негры говорят, что божество-то, собственно, не сам он, змей, но некий дух, в нем живущий, и змей храма Шаби только излюбленное из тел, в которые вселяется истинный Великий Змей, поклоняемый ими, мудрый друг людей и будущий хозяин мира. Сам же он — дух великой тайны и не может быть виден никем, за исключением жрецов и жриц своих, кроме немногих избранниц, которым является он видением при особых обстоятельствах — я объясню вам потом… Вы не устали слушать меня?