Красный бубен - Олег Владимирович Попов

стоили приличных денег и купить их мог не каждый. Костюм тоже был из дорогой материи, но опять же устаревшего фасона, поношенный.

Пенсионер положил подбородок на палку и сказал:

– О-хо-хо… Плохие времена. – И покосился на Георгия Адамовича.

Дегенгард кивнул. Пенсионер, видимо, истолковал кивок как ответ и продолжил:

– Одно кругом говно теперь… Вылезло говно и все засрало…

Дегенгард вспомнил про туалет, из которого вышел недавно, и снова кивнул.

Лицо пенсионера потеплело.

– Точно, а?.. Вот именно!.. Раньше-то говно не пускали! Не было хода говну… Перекрыты были для говна все пути! Извне и изнутри. Все было в рамках. А вот пустили тонкую струйку в восемьдесят пятом – и вон чего из этого получилось! Говно вышло из берегов и все затопило!.. Вот вы, я вижу, человек с мозгом. Так скажите мне: нравится вам сейчас жить?

Георгий Адамович ерзнул. Положение затруднительное. За сегодня это уже второй раз. Ему не хотелось вступать в разговор, логичнее было бы встать и уйти. Но то, что было бы правильно по отношению к абстрактному партийному пенсионеру, было совершенно неправильно по отношению к человеку в возрасте. Этические установки Георгия Адамовича не дозволяли ему поступать с людьми по-хамски. Кроме того, вести разговор в таких терминах казалось ему совершенно недопустимо. И хотя Георгий Адамович сам был недоволен современностью, но принципиально не хотел солидаризироваться с подобными элементами. И кивнул в третий раз.

– Вон, посмотрите на этих сопляков. – Пенсионер показал палкой на студентов. – Сидят, пьют пиво. Напьются и утонут в фонтане! И поделом! В наше время разрешали на улице пиво пить? Нет, конечно! За распитие – штраф или пятнадцать суток! Справедливость в высшем смысле! А теперь?.. Вот я армии полжизни отдал, в обкоме работал инструктором, в школе преподавал. На таких, как я, все держалось! А теперь я за бортом, никому не нужен, и пенсия у меня такая, что пива на нее не попьешь! Сейчас многие говорят, что жизнь-де была плохая… Не согласен. Может, и была плохая для сумасшедших, дураков, забулдыг и диссидюг засранных, которых если бы посильнее давили, то, может, и не дожили бы до такого срама! А большинству людей жилось нормально. Только говну было плохо. А теперь говну-то как раз и хорошо, а всем остальным – плохо. Ерунда получается. – Пенсионер зажал палку ногами и развел руки. – Вот вы кем работаете?.. А, впрочем, постойте! Хотите, угадаю?.. Вы, скорее всего, работник культуры… Угадал? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Скорее всего, вы вон в том музее работаете, а сюда подышать вышли… А денег вам теперь платят мало, и культура наша в упадке…

Дегенгард удивился этим словам. Он разговаривал с живым человеком, а не с абстрактным идеологическим противником.

– Вижу по вашим глазам, что угадал. – Пенсионер хлопнул в ладоши. – Ауфидерзейн, культура!

– Вот именно, – буркнул Дегенгард. – Хоть я и не разделяю ваших идей, но у меня такое мнение, что мы с вами, будучи идеологическими противниками, думали, что есть только мы и вы. А нас и вас обставили какие-то третьи. Какие-то третьи захватили власть. Только кто они, откуда взялись и какую представляют формацию – до сих пор не пойму.

– Чего ж тут не понимать? – Пенсионер усмехнулся. – Тоже мне – теорема гипотенузы! – Он уже хотел продолжить, но запнулся и повернул голову к Дегенгарду. – Меня зовут Бронислав Иванович. А ваша, извините, как фамилия?

– Дегенгард. – Георгию Адамовичу не понравился этот вопрос, который ему и раньше задавали довольно часто.

– Дегенгард… это хорошо. А то знаете ли, некоторые делают вид, что ни о чем не догадываются. Да-да. – Он покачал головой. – Победила именно эта формация. И уехала в Израиль греться на солнышке. И оттуда по трубопроводу сосет нашу кровь…

Дегенгард нахмурился.

– Согласно теориям ваших же вождей, Маркса и Энгельса, – сказал он, четко выговаривая каждое слово, – нет такой формации, которую вы имеете в виду.

– Это почему нет? А мацу, по-вашему, кто ест? А «Семь сорок» кто поет? А в кого арабы камнями кидаются? А Ротшильд? А синагоги – это что, грузинская кличка?.. Везде наследила эта формация, а вы говорите – нету!

– Вы путаете формацию и национальность.

– Почему национальность не может быть формацией, если они только своим помогают и под себя гребут?

– А почему же ваши, повторяю, Маркс и Энгельс не заметили этого? Почему у них про это нигде не написано?

– Потому, естественно, что они сами принадлежали к этой же формации.

Дегенгард фыркнул:

– По вашей логике получается, что как теперь, так и раньше у власти были одни и те же.

– Нет. Вы плохо разбираетесь в историческом процессе. В начале века в России усилилась еврейская активность, вызванная их торгашеской непоседливостью, жадностью, завистью и нечистоплотностью. Русские здоровые силы воспользовались их активностью, чтобы смести прогнивший режим самодержавия. Евреи сделали всю грязную работу и русским здоровым силам больше были не нужны. Их и того… почистили… Но почистили, как оказалось, не очень. Многие скрылись за русскими фамилиями, затаились до времени, а когда пустили тонкую струйку говна, повылазили, перестроили свои ряды и захватили власть.

Георгий Адамович обхватил голову руками и покачался:

– А где же были здоровые русские силы, когда они захватывали власть?

– Евреи развратили русских наркотиками, блядским телевидением, порнографией и импортными продуктами!

– Сначала я подумал, что вы адекватны. – Дегенгард постучал по лбу пальцем. – Но теперь вижу, что с вами разговаривать не о чем. Все вы – выжившие из ума рептилии, которые, пока не вымрут, не успокоятся. – У Георгия Адамовича разболелась голова. – Мне неприятно с вами рядом сидеть. – Он встал.

– Ишь ты! – Пенсионер усмехнулся. – Неприятно ему со мной сидеть! Как будто мне приятно сидеть с жидом! Я сразу понял, кто ты, собака шестиконечная! Тьфу! – Он плюнул Дегенгарду на ботинок.

Дегенгард сдержался. Он не хотел связываться с маразматиком. Сделал шаг, но пенсионер сунул ему палку между ног, и Георгий Адамович упал на асфальт. Перед глазами вспыхнул яркий свет. Заржали студенты. Дегенгарда накрыла ярость. Все, что составляло его гуманистическую натуру, – куда-то спряталось. А наверх выползло темное, первобытное, звериное. Захотелось убивать, крушить, ломать, насиловать, рвать зубами. Захотелось, чтобы текла кровь, захотелось выдергивать у трупов зубы, отрывать уши и снимать скальпы. Захотелось наслаждаться мучениями жертв, их криками, стонами, их обмоченным от страха бельем, их пахнущим ужасом потом. Он поднялся на корточки и увидел врага.

– Что, жид, рубель нашел?

Дегенгард схватился за палку, перебирая по ней руками, встал и дернул. Пенсионер чуть не слетел с лавки, но палку не выпустил. Георгий Адамович уперся ногой ему в живот и выдернул что хотел. Размахнулся и врезал пенсионеру палкой по шляпе. Шляпа налезла на нос и окрасилась красным. Пенсионер свалился под лавку.

Георгий Адамович отшвырнул палку и сел. Все произошло так быстро, что он не успел подумать ни одной мысли. Он сунул руку в карман, вытащил пачку сигарет, которую купил для Хомякова, вынул сигарету, вставил в рот вперед фильтром и так и застыл.

Как сквозь туман, до него доносились голоса детей: «Дяденька милиционер, вот этот дедушку стукнул… Он ему по голове палкой как даст… как даст… Дядя милиционер, его расстреляют?»

6

В отделении Дегенгард пришел в себя и ужаснулся. Он своими руками чуть не убил человека. Он не понимал, что его так завело. Конечно, в разговорах он мог пропустить высказывания, вроде «чтоб ты сдох», «могила», «тебе конец», «ты мертвец» и тому подобные, но это были всего лишь фигуры речи.

Лицом к стене лежал какой-то мужик. Его плащ был в грязи, будто он искупался в луже.

Дегенгард подошел к мужику и постоял над ним. Повернулся на пятках, подошел к окну, подергал решетку. Повернулся, врезал по двери ногой. Внутри будто поселились какие-то маленькие шустрые существа. Они с большой скоростью гнали кровь по жилам, дергали мышцы, перетягивали сухожилия, стучались в мозг и кричали: «Двигайся! Двигайся! Двигайся! Врежь по двери ногой! Врежь по двери ногой! Дай как следует!» Они жили в нем каждый по себе и в то же время имели некое коллективное сознание сообщества маленьких существ. Самому Георгию Адамовичу, его личности, в собственном организме осталось совсем немного места.

Он врезал по двери еще разок.

– Ты чего долбишь, дятел? – Грязный мужик сидел на нарах