Мария Барышева - Увидеть лицо

Она хотела было ответить, но внезапно ощутила на языке знакомый солоноватый привкус, торопливо провела ладонью под носом, посмотрела на нее и увидела темную кровь. В глазах дернулась дикая боль, словно в каждый зрачок воткнули по раскаленной игле, накатил сильный приступ тошноты, в затылке стукнуло, и мир качнулся, опрокидываясь на нее. Подошедший Виталий успел подхватить ее на руки, и она слышала его срывающийся голос, которым он повторял ее имя. Алина смотрела на его лицо, плывя в воздухе, и лицо это уносилось в темноту — все дальше и дальше, или это уносилась она сама… и это было так несправедливо и страшно. В последнем усилии она шевельнула губами, чтобы сказать, что не хочет, отчаянно не хочет умирать, потому что…

Но не успела.

XII

К вечеру стало холодать, и она встала, чтобы закрыть окно — апрельские вечера были скупы на тепло — даром, что днем солнце разбрасывало свои лучи с отчаянной щедростью, нагревая землю, крыши и волжанцев, заслонявшихся от него темными очками и поспешно менявших приевшиеся зимние наряды на плащи и легкие куртки. Весна бродила по городу, накидывая на деревья долгожданную листву, распушая хвосты млеющих от тепла и любви котов, игриво подбрасывая на ладонях первых бабочек и заглядывая в пивные бутылки, откуда похлебывали коротающие время возле отогревающейся реки люди. В парках включили фонтаны и возле них возились дети, и закаты приходили все позже, и по вечерам в небе долго висела густая синь, прежде чем ее растворяла в себе ночная чернота.

Окно закрылось не сразу — рама начала рассыхаться от тепла, и чтобы задвинуть шпингалеты, она треснула по раме кулаком. От сотрясения откуда-то из щели вывалился сенокосец и торопливо засеменил в сторону шкафа, и Стаси, приметив его, пустилась следом, догнала, схватила и с горделивым видом ушла в коридор, и длинные суставчатые ноги подергивались, выглядывая из ее пасти.

Сев за компьютер, Алина посмотрела на монитор, зевнула и сняла очки. Ухудшение зрения было, пожалуй, одним из самых печальных следствий сотрясения мозга, устроенного ей покойным Гершбергом, и мощнейшего нервного перенапряжения. Помимо этого ей в награду достались периодические головные боли и быстрая утомляемость, правда, врачи обещали, что это вскоре пройдет, как прошел и ужасно раздражавший ее нервный тик на правом веке.

В больнице ее продержали почти два месяца — и продержали бы и больше, но она, не выдержав, сбежала, не в силах больше выносить больничную обстановку, болтовню соседок и запах лекарств. Женька, забегавшая каждый день, оставаться надолго не могла, телевизора в палате не было, плеер и радио надоели, а компьютер был дома. Она ушла — и ни на секунду об этом не пожалела, а дома сразу же плюхнулась в любимое кресло и принялась за работу. К своему удивлению, Алина обнаружила, что пишет совершенно другую книгу — не ту, которая уже давным-давно уютно лежала в голове, а ту, которая для нее самой была исключительно документальной, и, с какимто остервенением стуча пальцами по клавишам, то смеялась, то утирала слезы, вспоминая каждый, даже самый незначительный момент, — забыть их было невозможно, хотя происшедшее постепенно утрачивало остроту и Алина медленно, но верно приходила в себя. А каждый раз, выписывая на компьютерной странице имя, за которым она спрятала Виталия, мрачнела и не могла понять, что в ней преобладает — злость или глухая мучительная тоска.

Прошло почти пять месяцев с того момента, как он подхватил ее на руки возле яркокрасного кирпичного здания, которое Алина будет считать самым кошмарным местом до конца своей жизни, и с тех пор она больше его не видела. Она знала, что Виталий полностью заплатил за ее лечение, но он ни разу не навестил ее. Несколько раз заходил Олег, и когда она спросила у него про Виталия, почему-то сильно смутился и, теребя свою неизменную кепку, заявил, что, мол, тот где-то ходит и вообще ему ничего не известно. Видел в городе — и все.

Дальше расспрашивать она не стала, внезапно поняв, что Виталий больше не придет никогда. Глупо было обижаться, ощущать себя брошенной. Они кинулись друг к другу в отчаянные, тяжелые минуты и никогда друг другу ничего не обещали. Просто вместе было гораздо легче. Теперь же, когда весь ужас был позади, нужды в этом не было. Кроме того, глядя на нее, он постоянно бы вспоминал то, что произошло, а об этом лучше было бы забыть. Боль всегда лучше оставлять далеко позади. Ей было приятно видеть Олега, но он был тяжелым воспоминанием, как и однажды забежавший Жора, в глазах которого до сих пор было изумление человека, выпавшего с двадцатого этажа и оставшегося живым и невредимым.

Алина не знала, что было дальше с людьми, оставшимися в страшном доме. О смерти Гершберга она прочла, уже выйдя из больницы, в старой газете — молодой ученый, подающий большие надежды, был найден мертвым на скамейке в одном из волжанских парков. Скончался от сердечного приступа. Большая потеря для научных кругов, и т. д. Что ж, прощайте, Григорий Данилович! О его существовании она забудет нескоро, возможно никогда, но о его смерти она забыла сразу же.

Куда большего внимания удостоилось двойное убийство на Славянской — версии выдвигались самые разнообразные и довольно зловещие, вплоть до того, что в городе появился очередной маньяк, но это объяснялось лишь тем, что в течение целого месяца в Волжанске ничего особенного не происходило, и трупы были исключительно бытовые, а тут можно было дать волю воображению. Равно, как и кровавой трагедии в ювелирной мастерской, где версии начинались с буйного помешательства и заканчивались несчастной любовью, и самоубийство придавало этому особый шарм.

О Светлане сообщили короткими сухими строчками в отделе происшествий: "Некая Б. в ходе семейной ссоры убила своего мужа, нанеся ему множество ран кухонным ножом. По дороге в отделение Б. скоропостижно скончалась от сердечного приступа". И, разумеется, из этих строчек никак нельзя было узнать, что Света боялась темноты, любила танцевать, мечтала о цветнике и была отчаянно романтичной.

Кристина упоминалась, как обычная жертва ограбления, обнаруженная на городской окраине, чересчур ретиво цеплявшаяся за свою сумку и поэтому зарезанная раздраженным грабителем.

Об Ольге, Петре и Алексее Алина в газетах не нашла ничего, и иногда ей казалось, что они просто исчезли, растворившись во сне, в кошмарных мирах, созданных человеком, которого никогда не существовало. Какая-то ее часть тоже навсегда исчезла там, и если существуют призраки отживших снов, она, возможно, бродит где-то, по стране великих водопадов, по залам с огромными зеркалами, по лестнице, уходящей в чудовищную высь, — та часть, которая состоит из вины и боли и которая не последовала за ней в реальность. Но два вопроса не давали ей покоя, и Алина знала, что не избавится от них до конца жизни. Что было бы, если б она не стала искать остальных в реальности? И смогла бы она там, во сне, найти остальных раньше, не увлекшись собственным цветочным мирком? Но на эти вопросы никто и никогда не сможет ей ответить. И никто никогда не объяснит ей, что же забрало Лешку и кто определяет там степень вины, и были ли сном люди, спустившиеся к ним по лестнице? Но на последний вопрос ей не хотелось искать ответа. Сны кончились, и теперь она просто закрывала глаза вечером и открывала их утром, и между этими движениями были либо забытье, либо серая мгла. Если ей и снились сны, она об этом не знала.