Dok - Ночная смена

Выскакиваю из комнаты — глаза в темноте чуток пообвыклись — вижу, что парень втянул одного раненого и корячится в дверях со вторым. Очередь бьет неожиданно как прутом по нервам — раненый корчится и протяжно стонет, я просекаю, что это он и стрелял — а стонет от боли — отдача его тряхнула. Волоку первого из прихожей, Тимур уже его топтать стал, волоча второго. Так, втащил, благо тут не царские покои — в хрущевке такое ощущение, что из кухни можно спокойно дотянуться до спальни. Что с дверью?

Неосторожно высовываю башку на лестницу. Тут же несколько пуль врезаются в стенку, правда, далековато от меня. А от двери на улицу осталась смешная и нелепая фигня. Но видно не очень хорошо — и дым с улицы и пыль от побитых пулями стенок.

Время, выиграть время — мне нужно время, двое раненых — это очень много на одного и сразу. А мы вот так — высовываю ствол автомата и очень стараясь, отсекаю две ровненькие очереди по три патрона. Восчувствуй, враг, мы тут себя в руках держим!

Не знаю — подействовало это на врага или нет, но я как-то успокоился.

Сверху кто-то долбает не торопясь одиночными — Ильяс? Капитан?

Ладно, время — дороже денег. Гораздо.

Так. Сумка. Резиновые перчатки. Отлично, что я их спецом положил отдельно. Нащупал сразу. Света бы хоть чуть-чуть, хоть самую малость! Брелок, где-то тут со связкой ключей валяется.

— Что ты копаешься? — со стоном выговаривает раненый.

— Фонарик обронил. Тут же хрен что увидишь, перевязку и то не сделать.

— Мой возьми — слева в кармашке. Только ты нас всех угробишь — как начнешь светить.

Точно, не подумал. Во, в санузел — там не видно свет будет, а мне работать проще. Перевяжу, обработаю — можно будет решать, как выбираться из этой задницы. Хотя это уже не задница, это мы уже всю прямую кишку прошли и уверенно закапываемся глубже.

— Терпи, земляк, сейчас еще тебя придется тащить.

— Нога у меня. Зафиксируй сначала, помощник смерти.

Забираю фонарик, закрываю пальцами стекло — свет получается красный, не так заметен, как белый.

Возможно, что не так, но очередь по стеклам тут же прилетела, хотя засада была с другой стороны. Звук тот же, что и у остальных трещоток, это-то я слышу.

Мы с Тимуром пригибаемся не сговариваясь.

— В сортир давай тащи обоих! Ногу второму береги — не гни зря!

— А ты что?

Так я тебе и сказал! Я и сам не знаю. Но огнем ответить надо, а то осмелеют — подойдут к окну, а их тут два здоровенных окошка — и не факт, что успею их обидеть. Пули прошли высоковато — снизу стреляли. Так, а я вбок и очередь туда! И в сторону.

Ага, а там один сукин сын. И тарахтелка у него послабее моего АК. А поиграем. Или не стоит — второй может ждет именно такого решения — и подловит меня, пока я первого ловлю? Сколько их вообще было? Пока на вытянутых вверх руках автомат — а сам сижу ниже, еще очередь, ориентируясь на приблизительную траекторию вражеских пуль — прямая от дырок в наружном стекле, внутреннем и щербин в стене.

— Иди ты на хер, сопляк! — рычит как-то воюще раненый.

— Он не дается — жалобно взывает Тимур.

Хоть порвись. Особенно если учесть, что автомат щелкнул — рожок пустой. Куда я лифчик кинул? Оппонент что-то не стреляет. Где лифчик? Нашарил сумку, куртку, каска загремела по полу, лифчик сволочь пропал.

— Чего ждешь, дави его, гада, один он — воет раненый.

— Разгрузку найти не могу, а рожок пустой!

Не успевает раненый высказать в звуке все, что он думает на тему магазинов, докторишек и штатских уебков, а я уже вижу свою разгрузку. Отлично вижу. В деталях.

Сам удивляюсь — с чего такой праздник — прямо светлый день наступил. А это нифига не день, это мы еще глубже продвинулись в кишечнике. Звук битой бутылки и громкое ффух — и тут же свет… бутылку с бензином в нас швырнули, да не попали в окно, выше шмякнулась — вот бензин снаружи и горит. Не знаю — видно ли нас, но врага я точно не вижу сквозь огонь.

Лопается стекло, сыплется вниз.

Выдергиваю из лифчика магазин, меняю. В голову приходит повалить на пол обшарпанный шкаф — боком. Так он прикроет нас от наблюдения из окна. Створка распахивается, бьет больно по ноге, в пустом шкафу какие-то унылые тряпки, о, вот свезло — палка для вешалок — сгодится как шина. И тряпки эти сраные — тоже.

Раненый полулежит в тесном коридорчике, Тимур вертит головой, сидя рядом и воинственно держа стволом вверх пакистанский ТТ. Да, нога-то у раненого не нравится мне совсем — она искривлена в самом неподходящем для нас месте — и я вижу, что тут у нас травматический огнестрельный перелом бедренной кости. От счастье-то! В тесном совмещенном санузле мешком лежит другой раненый.

— Тимур — этого раненого с пола перевали в ванну.

— И унитаз выломай! — неожиданно заявляет между стонами раненый.

— Ты чего, земеля — унитаз-то тебе чем помешал? Мы ж в говнах потонем?

— Делай! Не спорь, придурок, делай! Выкинь его нах!

Лопается еще пара стекол. Трещит очередь нашего оппонента снаружи, пули хлопают о стенку, на улице тоже трескотня и бахает дважды наш стрелок. Я за это время ухитряюсь отломать кусок деревянного плинтуса — как раз между здоровенных гвоздей, которыми когда-то его приколотили, и, изрядно потея от четкого осознания первого в жизни наложения примитивных шин на перелом бедра, да еще и в одиночку — положено-то втроем, приматываю осторожно ногу тряпками к импровизированным шинам. И по длине — шина должна быть от подмышечной впадины, но у меня нет такой палки раз, а два — не влезет он в санузел при такой шине. А прятаться ему можно только там — отчетливо прет дымом и его серая пелена ползет над нами постоянно и очень быстро сгущаясь и приближаясь к нам.

— Две минуты — отчетливо говорит раненый.

— Что?

— Пожар в квартире — за пять минут все горит. У нас — две минуты.

— Что делать-то?

— В сортире отсиживаться. Ремер не бросит! Продержаться надо!

Тимур наконец с хрустом выламывает унитаз. Растерянно смотрит на нас.

— Выкинь его нахрен! — рявкает раненый.

— Он грязный! — возражает парень, брезгливо глядя на древний фаянс. Белоручка выпрямляется в санузле, его голова скрывается в серой пелене дыма и тут же Тимур приседает, надсадно кашляя — хапнул дыма на вдохе.

— Выкидывай нахер, идиот, потом отмоешься! Иначе сдохнем тут все, и никто нас мыть не будет!

Швыряю белоручке какую-то мерзкую тряпку — если это и было женским платьем, то очень давно — и он, обрадованный этим компромиссом со своим чистоплюйством, заматывает унитаз тряпкой и вышвыривает сверток в комнату.

— Ногу не приматывай! — останавливает меня раненый, когда я пытаюсь примотать больную ногу к здоровой.