Стивен Кинг - КлаТбище домашних жЫвотных

— Думаю, да. — Луис чувствовал себя превосходно. Он, конечно, устал, но настроение было отличным. — Это был легкий приступ. Ей надо будет себя поберечь, но в семьдесят пять лет человек обычно понимает, что здоровье уже не то.

— Как удачно, что ты оказался рядом. Прямо как по Божьему промыслу.

— Я согласен и на простую удачу. — Луис улыбнулся Элли, которая вернулась в гостиную уже в пальтишке. — Ты готова, ведьмочка?

— Я готова! — воскликнула Элли. — Пойдем-пойдем-пойдем!

Через час, по дороге домой с мешком, наполовину заполненным конфетами (когда Луис сказал, что пора закругляться, Элли запротестовала, но как-то вяло — она устала), дочь ошарашила его вопросом:

— Папа, это из-за меня у миссис Крэндалл случился сердечный приступ? Из-за того, что я не взяла битое яблоко?

Луис удивленно взглянул на дочь, задаваясь вопросом, откуда у детей берутся такие странные суеверия. На трещину наступишь — маму свою погубишь. Любит — не любит, плюнет — поцелует. Если в полночь улыбнешься, папа утром не проснется. Это снова навело его на мысли о КЛАТБИЩЕ ДОМАШНИХ ЖЫВОТНЫХ с неровными концентрическими кругами. Он хотел улыбнуться, но почему-то не смог.

— Нет, солнышко, — ответил он. — Когда ты была на кухне с теми двумя привидениями…

— Это не привидения, а просто близнецы Бадцингеры.

— В общем, пока вы были на кухне, мистер Крэндалл рассказал мне, что у его жены начались боли в груди. На самом деле ты спасла ей жизнь. Во всяком случае, помогла избежать худшего.

Теперь пришла очередь Элли удивленно уставиться на него.

Луис кивнул:

— Да, малышка. Ей нужен был врач. Я врач, но я оказался там лишь потому, что ты пошла собирать хэллоуинские угощения.

Элли надолго задумалась, а потом кивнула.

— Но, наверное, она все равно умрет, — сказала она совершенно спокойным голосом. — После сердечного приступа люди всегда умирают. Даже если они живут, у них скоро случается еще один приступ, и еще один, и еще, а потом… бац.

— Могу я спросить, где ты выучилась этой мудрости?

Элли только пожала плечами. В этом жесте Луис узнал себя. Все-таки дочь была очень на него похожа.

Она разрешила ему внести в дом ее мешок с конфетами — свидетельство почти беспрецедентного доверия, — а Луис размышлял над их разговором. При мысли о смерти Черча дочь ударилась в истерику. Но мысль о смерти старенькой Нормы Крэндалл восприняла совершенно спокойно. Как нечто само собой разумеющееся. Как она там говорила? Еще один приступ, и еще один, и еще, а потом… бац.

В кухне никого не было, но Луис слышал, как Рэйчел ходит наверху. Он положил на стол мешок с конфетами, доверенный ему Элли, и сказал:

— Бывает по-разному, Элли. У Нормы был очень слабый сердечный приступ, и мне удалось сразу оказать ей помощь. Не думаю, что ее сердце пострадало. Просто она…

— Да, я знаю, — чуть ли не весело перебила Элли. — Но она уже старая и все равно скоро умрет. И мистер Крэндалл тоже. Папа, можно мне съесть яблоко перед сном?

— Нет, — сказал Луис, задумчиво глядя на дочь. — Иди чистить зубы, малышка.

Неужели кто-то и вправду считает, что понимает детей? — подумал он.

Когда Луис с Рэйчел уложили детей и сами легли в постель, Рэйчел тихо спросила:

— Элли тяжело это перенесла? Она расстроилась, Лу?

Нет, подумал он. Она знает, что старики периодически умирают, как знает, что надо выпустить из рук кузнечика, когда он начинает стрекотать, и что если, прыгая через скакалку, собьешься на тринадцатом прыжке, твоя лучшая подруга умрет… как знает, что могилы на кладбище домашних животных нужно располагать концентрическими кругами.

— Нет, — сказал он. — Она держалась молодцом. Давай спать, Рэйчел, ладно?

В ту ночь, когда они спали у себя дома, а Джад не спал у себя, снова ударил мороз. Ближе к утру поднялся сильный ветер и сдул с деревьев почти все оставшиеся листья — уже совсем бурые, неинтересные.

Ветер разбудил Луиса, он приподнялся, опираясь на локти, сонный и плохо соображающий. Со стороны лестницы доносились шаги… медленные, шаркающие шаги. Паскоу вернулся. Только теперь, подумал Луис, прошло два месяца. Когда откроется дверь, его взору предстанет разлагающийся кошмар в заплесневелых спортивных трусах, с огромными дырами на тех местах, где от костей отвалилась плоть, с мозгом, превратившимся в кашу. И только глаза будут живыми… яркими и живыми. На этот раз Паскоу не скажет ни слова — сгнившие голосовые связки уже не способны производить звуки. Но глаза… Паскоу позовет его взглядом.

— Нет, — выдохнул Луис, и шаги стихли.

Он встал с кровати, подошел к двери открыл ее оскалился, чувствуя одновременно страх и решимость. По спине пробежал холодок. Сейчас он увидит Паскоу, застывшего перед дверью с поднятыми руками, словно мертвый дирижер, готовый дать сигнал к первым грохочущим тактам «Вальпургиевой ночи».

Ничего похожего, как сказал бы Джад. В коридоре было пусто… и тихо. Слышался только вой ветра с улицы. Луис вернулся в постель и заснул.

На следующий день Луис позвонил в реанимационное отделение окружной больницы Восточного Мэна. Ему сказали, что состояние у Нормы по-прежнему критическое; но так всегда говорят обо всех пациентах в первые сутки после сердечного приступа. Однако доктор Уэйбридж, лечащий врач Нормы, выразил Луису искреннюю признательность.

— Все шло к инфаркту, но обошлось, — сказал он. — Рубцов нет. Теперь она ваша должница, доктор Крид.

В конце недели Луис заехал в больницу с букетом цветов и обнаружил, что Норму уже перевели в обычную двухместную палату — хороший знак. Ее как раз навещал Джад.

Норма обрадовалась цветам и попросила сестру принести вазу. Потом велела Джаду налить воды, поставить в вазу цветы — причем не как-нибудь, а красиво — и разместить их на столике в углу.

— Мамочка явно чувствует себя лучше, — пробурчал Джад, в третий раз меняя местами цветы в букете.

— Не умничай, Джадсон, — сказала Норма.

— Да, мэм.

Наконец Норма повернулась к Луису.

— Хочу сказать вам спасибо за все, что вы сделали, — застенчиво проговорила она. Эта застенчивость была очень искренней и оттого вдвойне трогательной. — Джад говорит, вы спасли мне жизнь.

Луис тоже смутился.

— Джад преувеличивает.

— И вовсе я не преувеличиваю. — Джад прищурился, глядя на Луиса, и почти улыбнулся. — Луис, а мама тебя не учила, что нехорошо отмахиваться, когда тебе говорят спасибо?

Мама ему ничего такого не говорила, во всяком случае, Луис не помнил, но однажды она сказала, что ложная скромность — это полпути к гордыне.