Наиль Измайлов - Никто не умрет

Я с трудом вспомнил, про какой раз речь, отмахнулся и сказал:

— Не, это в каникулы уже.

Михалыч смотрел выжидающе. Я вздохнул и продолжил:

— Падал неудачно.

— И так семь раз подряд. Сам падал или помогали?

— Сергей Михалыч, ну кто меня уронит. У меня ж вы тренер, — напомнил я очень убедительно.

— Вот паразит, — сказал Михалыч с восхищением. — Руки покажи.

Я еще раз вздохнул и выставил руки перед собой. Бояться было нечего: в электричке я кожу с костяшек, конечно, содрал, но с тех пор кисти успели и поперек ободраться, и зарасти. Так что боевой характер повреждений врачи не установили. Михалыч в этом отношении был покруче врачей, но и он лишь полюбопытствовал самым вредным тоном:

— Ты экскаватором на полставки устроился, что ли?

Я вздохнул третий раз и спросил:

— Можно убирать?

— Далеко не убирай. Работать-то можешь? Точно? Давай на ринг, первым сегодня пойдешь.

— А с кем?

— С Ильдариком вставай. Вы же в прошлый раз прервались на самом интересном. Остальные пока на лапах, Айдарик-большой, ты со мной.

Я подмигнул Ильдарику и побежал бинтоваться и облачаться.

Ильдарик в ринге обычно рыцарь такой — не в смысле благородный и на лошади, а в смысле в панцире и копье торчит. Джеб вперед и крабиком туда-сюда, а сам дырку в защите соперника ловит. В принципе, самая правильная тактика, хотя мне так неинтересно. На чем и горю вечно. А иногда других палю, чего уж.

Но сегодня Ильдарик был какой-то просроченный рыцарь, робкий и джебом набок. Я сперва не понял, поиграл с ним — плохо реагирует. Ну я и сообразил, что Ильдар ушибить меня боится, как в прошлый раз. Я его парой слов подбодрил, в перчатки сработал в силу — гляжу, зашевелился.

— Наиль, не заводись, Ильдар, вперед, — громко сказал Михалыч.

Мы оба кивнули, Ильдарик пошел вперед, и тут меня сорвало.

А я и не понял. Просто я вдруг увидел не только движение Ильдарика, но и следующее движение, о котором он думал, — а еще увидел, в какую сторону Ильдар двинуться сейчас никак не сможет, хоть я ему там кожу бантиком завяжу. Опытные бойцы это всегда понимают, да и я иногда — с опозданием. Но сейчас-то я не понимал, а видел, объемной схемой — вот Ильдар, вот его возможные движения, вот зоны поражения, вот точки для удара, от виска до щиколотки. Они манили, как семечки, которые не хочешь, а берешь, даже сильнее. И приходилось напоминать себе, что нельзя бить локтями или коленями, нельзя вышибать ногу или ломать шею, нельзя падать на пол, чтобы поразить в брюхо или пах, — да почти ничего нельзя, блин. Еще перчатки и трусы здорово мешали. И вообще было чувство, как, наверное, у лыжника, которого в бассейн бросили — в полной экипировке. А и пофиг, на.

Ильдарик ушел, нырнул, зачем-то провел серию на отходе — мимо, на ответку теперь — и смешно засеменил назад, задрав голову. Но перчатки подняты, продолжаем, н-на, не орите, слышу, потом-потом, на-на!

— Наиль!

Наиль какой-то, о, подбородок открылся, ну, спокночи, дружбан-н-на! Что такое?

Я дернулся, привелся в исходную, ударил — и опять вхолостую. Присел и крутнулся, отталкиваясь перчатками от пола, груз со спины сорвался со шлепком, сзади напали, твари. Щас я вас.

— Сидеть! — рявкнули мне в ухо, и в лоб звучно прилетел потолок.

Я проехался на копчике, вскочил и снова плюхнулся под грозное:

— Сидеть, я сказал!

Было смешно, поэтому я засмеялся и огляделся сквозь круги и искры. Смеялся не зря: смешно все было. Я сидел в углу ринга, раскинув ноги. В противоположном углу сидел — вернее, пытался лечь, да опора канатов не давала — Ильдарик, медленно подмигивающий верхнему освещению. Недалеко от него в менее удобной позе копошился Биг Айдар, а в центре ринга стоял, как рефери, Михалыч с коричневой лапой наперевес.

— Блин, больно же, — сообщил я и попытался потереть лоб перчаткой.

Михалыч посмотрел на меня непонятно, ткнул лапой, как ребенок пальцем, повторил «Сидеть!» и поспешно ушел к Ильдарику. Я сидел, слегка потешаясь, и разглядывал копошение напротив. Михалыч тихо спрашивал о чем-то Ильдарика, тот очень серьезно кивал и пытался улыбаться, как герой. Типа перенес, не знаю, пытки, геноцид и тотал дистракшн. Айдар поднялся с пола и осторожно растирал поясницу. Михалыч и его спросил о чем-то, Айдар показал большой палец. В перчатке это выглядело как угроза, и я захихикал. Михалыч быстро оглянулся на меня, отвернулся и помог Ильдарику встать. Раз так, то я тоже встал, прислушался к себе и пару раз подпрыгнул. Нормально все.

— Ильдарик, ты как? — спросил я громко.

Тот отсалютовал мне и вяло полез сквозь канаты — Айдар их развел.

— Один-один, — напомнил я. — Как бы все сначала, ага?

Михалыч обернулся ко мне и, судя по лицу, хотел сказать что-то громкое, но сказал тихо — кабы в зале не стояла тишина, как во время контрольной, я и не расслышал бы:

— Наиль, ты… Что делаешь?

Я удивился:

— Сергей Михалыч, ну вы ж сами сказали, что прервались на самом интересном. А сейчас неинтересно было, что ли?

— Наиль, — начал Михалыч с совсем суровым лицом.

Тут я вспомнил, как пропахал задницей полринга, и хихикнул. Ну, не вовремя, согласен, но я ж не виноват, это нечаянно. Михалыч сжал зубы, шагнул ко мне, остановился, сделал движение, будто хочет очень сильно ударить в лапу, но в итоге еле коснулся и сказал:

— Иди-ка ты домой.

Я еще больше удивился:

— Сергей Михалыч, да я нормально — и потом, мы же еще парами меняемся обычно, так я могу…

— Иди домой, — повторил Михалыч. — Как в себя придешь — возвращайся. А если будет желание показать, какой крутой, сразу ко мне приходи.

Да у меня уже сейчас есть желание, чуть не сказал я, срываясь из веселья в какую-то горькую яму. Что ж они докопались-то все до меня.

Я оглянулся на ребят в поисках поддержки. Булатик и Ванька, самые мелкие у нас, сосредоточенно поддергивали шнуровку на перчатках. Ильдарик сидел на скамейке и ощупывал десны. Остальные пацаны смотрели на меня без любви.

Я пожал плечами, перепрыгнул через канаты и ушел в раздевалку.

4

С тренировки я вышел злой, что ужас. Вот на фига было устраивать такую выволочку с «пшёл-воном»? Сами учили: «Будут обижать — не обижайся», а сами обижаются. Что я такого сделал?

На самом деле понятно что. Извиняться или хотя бы молчать виновато не стал, вот что. У нас ведь правило какое: можешь хоть Кремль взорвать, но если затем стоишь весь несчастный, рассказываешь, какой был дурак и как больше никогда и ни за что, тогда простят. А я так не умею и не буду. Раньше я просто молчал угрюмо — «включал партизана», папин термин, — но это если действительно назихерил чего. А сейчас в чем зихер-то? Ну, увлекся малость, с кем не бывает. В остальном — делал что велено, на вопросы отвечал, улыбался — что мне, улыбаться теперь нельзя? Знаю, нельзя — улыбаться можно, лишь если сморозил чушь. А если натворил — будь плаксивый и весь убитый.