Марина Казанцева - Дом Макгибуров

Это было сказано с такой непринуждённостью, что сэру Фредерику показалось очень неудобным выдавать свою досаду. Ну что ж такого, нельзя же сидеть безмолвным столбом, когда тебя час за часом рисуют у мольберта. Двое молодых людей не могут не разговориться. Художник, наверно, много повидал и рассказывал ей о парижский артистической богеме. А девушка мало что видела в такой глуши и слушала с большим интересом. Обижаться на такое — значит показать себя неумным заезжим снобом, который слишком долго просидел вдали от современной цивилизации и теперь избыточной спесью компенсирует недостаток воспитания.

— Говард Фредерик Уоллес, — с лёгким поклоном, усвоенным в гостиных, представился жених.

— Франциск Медина, — без всякого поклона представился художник и протянул руку со следами краски.

4

Леди Глория была одета вся в чёрное. "Что за траур в этом доме?" — подумал Фредерик. Тем более, что на картине она была в цветном шёлковом платье. Только роскошные волосы украшали её тонкое лицо. Против обыкновения, она не забирала их вверх и не скалывала шпильками. Вся масса чёрных кудрей лежала свободно на плечах. Разительный контраст с ними представляли светло-серые глаза. Словно две льдинки в обрамлении ресниц. К обеду леди Глория переоделась в другое платье, в чёрный, тканный розами атлас. Видимо, царящие здесь нравы очень строги относительно одежды, и это платье закрывало шею. Художник не подумал переодеваться, зато сэр Фредерик поспешил принарядиться в новый костюм, который был очень хорошо сшит лондонским портным.

За обеденным столом присутствовал помимо пожилой леди Лауры ещё один господин. Это, как сказали Фредерику, библиотекарь, Годрик Сентон. И он не говорил ни слова по-английски и редкие свои слова произносил по-французски. Годрик сильно сутулился, и было отчего: через лоб и до подбородка его лицо рассекал безобразный шрам, и выпуклые рубцы, скрутившие кожу, говорили о том, что раны долго не заживали. Один угол рта был вздёрнут, другой плачевно обвисал. Плечи разные, руки искалечены, одна нога приволакивалась, а на спине рос горб. Одним словом, редкостный красавец. Чувствуется, досталось ему в какой-то переделке. Возраст бедняги казался неопределённым. Сэр Фредерик задавался себе вопросом: библиотекарю больше сорока или ещё нет и тридцати? И, наконец, сошёлся где-то посередине. Хотя Годрик и месье Франциск были соотечественники, они не перебросились и парой слов. Кресло хозяина дома пустовало, но перед ним стояли пустые тарелки, тусклые серебряные приборы и два бокала.

— Господин Фредерик, — чопорно обратилась леди Лаура, — не желаете ещё цыплёнка?

Цыплёнок был таким жёстким, а овощи так перетушены, что Фредерику точно больше не хотелось есть. Дрянная же кухарка в этом доме. Он обратил внимание, что молодая леди тоже не притронулась к еде. Да и месье Франциск неохотно ковырялся вилкой в своей тарелке. Горбун ел безразлично, словно смирился со своей убогой долей. Интересно, чем он занят в этом доме, в котором нет средств на дворецкого и нормальную кухарку?

— Годрик, а чем вы заняты в этом доме? — нарушил молчание сэр Фредерик.

— Я веду переписку хозяина, — слегка хриплым голосом ответил Годрик, не поднимая своих глаз, скрытых под массой спутанных чёрных волос. В горле библиотекаря еле слышно что-то клокотало, и слова произносил он с болезненным придыханием, что яснее ясного говорило о повреждённой гортани.

— Сэр Гордон ведёт большую переписку со многими учёными Европы, — охотно пояснила леди Лаура, — Он большой специалист по культуре древних кельтов.

Леди Глория и художник переглянулись и ничего не сказали. Обед завершился в гнетущем молчании. Рыба была так же дурна, как цыплёнок. Мясной пирог не пропекся. И лишь вино оказалось неожиданно хорошим.

После обеда барышня сослалась на головную боль и удалилась к себе. Художник ушёл в библиотеку дописывать портрет, а Годрик молча скрылся в кабинете хозяина. У Фредерика осталось впечатление, что ему тут совсем не рады. Ночь он провёл в тоскливом беспокойстве. А утром, после завтрака, на котором не присутствовала ни леди, ни библиотекарь, ни задержавшийся в Эдинбурге отец семейства, решил найти себе занятие.

"Ну что ж, — подумал он с немалой долей досады, — раз никто тут не собирается развлекать меня, то я проедусь до ближайшего селения"

Он надел костюм для путешествий, новые лайковые перчатки, шляпу и выбежал, оправляя на ходу великолепный высокий галстук. Его отец так и не освоил искусство носить шёлковые вышитые галстуки, зато сам Фредерик очень много приложил усилий, чтобы научиться делать это с аристократической непринуждённостью.

Немного заплутавшись в переходах дома, он угодил на кухню и увидел сквозь неплотно притворенную дверь, что благородная Лаура Макгибур сама моет в лохани грязную посуду.

"Вот это раз!" — подумал молодой жених. Вот почему на столе Макгибуров такая скверная еда. Наверно уж, она сама и готовит пищу!

5

Он позаботился заранее рассмотреть карту местности и знал, что где-то здесь неподалеку есть маленький провинциальный городок. С этой мыслью сэр Фредерик направился в конюшню.

— Что вам угодно? — повернулся к нему во тьме почти пустой конюшни старый конюх. Лохматый и горбатый калека, чем-то похожий на Годрика Сентона. Уж не родственники ли они?

— Мне угодно запрячь своё ландо, — небрежно отвечал сэр Фредерик. — И я желаю проехаться до городка.

"Зачем это я оправдываюсь перед ним?!"

— Я очень сожалею, сэр, — неловко поклонился конюх, — но у вашего ландо повредилась ось и мне пришлось снять колесо.

— Ну хорошо! — нетерпеливо ответил молодой человек. — Тогда седлайте мне одного из моих коней! Я умею ездить верхом!

— Опять прошу меня простить, — поклонился старик ещё ниже, хотя спина его еле гнулась. — У вашего жеребца попал камешек меж подковой и копытом. Если не желаете его попортить, дайте ему отдых пару дней.

— Прекрасно! — уже в полном раздражении воскликнул сэр Фредерик, — У меня, кажется, есть ещё один жеребец! Вот и седлайте его!

"Если он скажет, что это невозможно, я просто вытяну его кнутом!" — воскликнул про себя привыкший не церемониться со слугами в Вест-Индии молодой негоциант.

— Посмотрите сами, — невозмутимо сказал конюший. — Ваша упряжь сделана каким-то неумехой. Под седлом имелась складка, и бедный жеребец натёр спину до крови.

Спина у жеребца и впрямь была потёрта. Конюший наложил мазь, но накладывать седло на такую лошадь ещё с неделю было бы бесчеловечно. Возможно, молодой человек сам в этом виноват: не пожелал прибегнуть к услугам ездового, хотелось блеснуть своим форейторским умением, а дорога дальняя.